Виктор Розов - Удивление перед жизнью. Воспоминания
А с другой стороны, африканские негры совсем не сочувствуют своим американским землякам; напротив, осуждают, и осуждают зло. «Какие вы негры, – говорят они. – Если бы вы были настоящими неграми, вы приехали бы на родину, в Африку. Как-никак вы чему-то там научились, что-то знаете и умеете, и здесь, на родине, вы могли бы принести много пользы. Но вы не едете на родину, потому что не хотите жить как негры, вы хотите жить как белые, вот ваш идеал. Ну и живите около ваших белых, и пусть они плюют вам в рожу. Так вам и надо».
И еще крайность. Негритянская организация «Черные пантеры» так пропитана ненавистью к белым, что члены ее призывают к уничтожению всех белых без разбора. В пьесе известного негритянского автора Джеймса Болдуина «Блюз для мистера Чарли», очень хорошей пьесе, герой кричит: «Вы, белые, выродившаяся раса!»
Так рождается черный расизм. А черный ли он, желтый, белый или в крапинку – не все ли равно! Расизм – это бешенство, это помрачение ума. Негритянские выступления с поджогом магазинов и учреждений чаще всего – поток лавы накопившейся горечи и злобы, извержение вулкана, порой без смысла и цели, просто извержение. Я совсем не хочу идеализировать негров. В их среде, в силу вековой насильственной отсталости, и пьянство, и распутство, и наркотики, и преступления. И в Гарлеме, к сожалению, драки и убийства не редкость.
– Посмотрите, господин Розов, сколько среди них распущенных, невоспитанных.
– Так что ж вы хотите, ваши дедушки и папы сами силой не давали им развиваться. Главная ваша беда – несовместимость двух образовавшихся культур. И вина, извините, лежит на вас. За грехи отцов. Замаливайте их. Делайте все, чтобы негры не чувствовали себя париями в вашем обществе. И помните: это общество столько же их общество, как и ваше.
Побывав в США, я был потрясен драматической сложностью этого вопроса и его неразрешимостью. Решаться он будет еще долгие-долгие годы, может быть, века. Слишком тяжел был грех отцов.
Дорогой Поль! Я понял или, может быть, хотя бы почувствовал трагизм вопроса. Правовой, юридический и даже социальный аспекты его могут быть решены. Но у вас ранена душа, и она кричит. Когда уйдет двухсторонняя злоба, станет легче. Право на первородство злобы – у вас, но злобой, к сожалению, мало что можно сделать, она всегда рождает ответную злобу, и возникает порочный круг. Ум и воля могут сделать больше.
А теперь что-нибудь веселенькое.
Страна Диснея
Я проснулся в отеле «Шеритон» в Сан-Франциско и в первое мгновение ощутил радость. В окна бил золотой солнечный свет. Мне часто бывало достаточно его одного, чтобы стать счастливым без всякого дополнительного повода, а тут и дополнительный повод, и такой необычный: с утра мы едем в город Диснея, в царство игрушек и сказок, а я уже признавался в своей неизменной любви к ним.
Небо было сплошной голубизны, солнце резало глаза, но дул сильный ледяной ветер, невероятно ледяной. Мы мчались по прерии и действительно подъехали как бы к отдельному городу.
Деловые американцы восхищались не столько режиссерским талантом Диснея, сколько его финансовым гением. «Вы подумайте, – говорили они нам, – когда он затеял это игрушечное предприятие и выпустил акции, никто не хотел их покупать и по два доллара, а теперь они стоят по восемьдесят семь. Каково?» Я скромно ахнул, хотя арифметика никогда не была моей любимой наукой, а в курсе акций я разбираюсь примерно столько же, сколько в алхимии. И для меня Уолтер Дисней совсем не миллионер, не человек бизнеса, а создатель драгоценных «Бэмби», «Веселых пингвинов», «Трех поросят», «Белоснежки и гномов» – всего, что делало мою жизнь радостной и заставляло верить в «добро и мира совершенство». Для меня Дисней – некий бог, вдохнувший душу в дотоле мертвое, хотя и вертлявое тело мультипликации. В его руках она ожила, а значит, ее можно было полюбить, а полюбить – это восхищаться и плакать. Тронул струны души. Тронул. Струны. Души. Банально, а хорошо. Но когда я своими глазами увидел царство этого волшебника, то совсем преклонился перед ним. Снял шапку и согнулся до самой земли в поклоне. Дисней был тогда жив, но мы с ним не встречались, и шапку я снял, разумеется, фигурально. Но снял. И сейчас низко кланяюсь его тени.
Сказочники – это, пожалуй, самые великие люди на свете, даже более великие, нежели философы. Философ строит конструкцию мира и страшно сердится, если обыкновенные люди, не философы, не принимают этой конструкции, да еще ругается с другими философами, у которых свое мироустройство. Так они бранятся между собой, что готовы дойти до драки.
Сказочники всех народов удивительно мирно сосуществуют во все времена, сколько бы разной чепухи они ни сочинили о жизни. Выдумывают живую и мертвую воду, Коньков-Горбунков, Снежную королеву, которая уносит детей, русалок, Иван-царевичей, Карлсонов, которые почему-то живут на крыше, Питеров Пэнов, Буратино, и поразительным образом вся эта чепуха чепуховская, с которой мамы и папы, тетушки и дядюшки, воспитательницы в детских садиках знакомят маленьких мальчиков и девочек, на веки вечные остается в детских душах как заряд какой-то особой динамической энергии, толкающей все вперед и вперед. И возникает ковер-самолет, на котором повзрослевшие мальчики куда-то летят, и ставится в углу дома золотое блюдечко с наливным яблочком, и ты видишь в этом блюдечке другие страны, неведомые лица, события, кинокартины и прочее. И вечно летит куда-то ввысь твой дух.
У истоков развития человечества стояли мифы. Можно ли современным практическим людям, которым кажется, что вот-вот они узнают все и поставят точку, – можно ли этим людям жить без мифов? Нет, нельзя. Миф, как солнце, освещает жизнь. Без мифов люди живут в тени. Конечно, можно существовать и в тени, но почему же мы так радуемся солнцу? Миф должен быть красивым и благородным, полным величия, прекраснодушия и бескорыстия. Прометей, Асклепий, Геракл, Икар, а уж потом рожденные ими Жанна д’Арк, Муций Сцевола, декабристы.
И, несмотря на резкий ледяной ветер, несмотря на то что «Диснейленд» далеко в степи, народу у входа уйма. Покупаем билеты, переступаем порог, и мы на перроне железнодорожного вокзала конца прошлого века. Девятнадцатый век перед нами. Страна сказок началась.
Майн-стрит – это, так сказать, первая ее часть и в то же время путешествие назад, в конец прошлого века. Пыхтит маленький новый паровозик, самая последняя модель, чудо прошлого века. Бежит запряженная лошадками конка. Катят старинные велосипеды, кабриолеты. Торжественно со скоростью пять километров в час движется величественный первый двухэтажный автобус с матерчатым тентом вместо крыши. Всюду люди – взрослые и дети – едут в колясках, омнибусах, вагончиках, смеются, все разглядывают. А кругом старинные дома, лавки, мастерские, бары. Вот ресторан «Плаза» – одноэтажное здание. Точеные белые колонны, кружево деревянной отделки, черепичная крыша. Таков он был в 1890 году. И внутри все как было. Это старая, очень старая Америка. Отель «Плаза», построенный в Нью-Йорке уже в начале этого века, – домина в восемнадцать этажей, но и он теперь скорее историческая реликвия, чем необходимость. В этой «Плазе» мне довелось ужинать…
