Виктор Розов - Удивление перед жизнью. Воспоминания
Твист я впервые увидел в Нью-Йорке в кабачке «Пепперминт» («Перечная мята»), где этот танец и родился. К тому времени твист в «Пепперминте» исполнялся как аттракцион, и вход в кабачок был явно по повышенным ценам. Мы вошли, чинно сели за столик. И вдруг грянула музыка – ай-ай-ай, какая музыка! – и на эстраду тоже вбежали пары. Нет, не вбежали – влетели, спикировали откуда-то с потолка, с неба, выпорхнули из всех углов. И началось! Плясали все – и те, кто сидел за столиками, и весь обслуживающий персонал. Это был ураган движений и звуков. Мне казалось, вот-вот я рассыплюсь на составные части, хотя и сижу неподвижно.
Здесь – у «Дядюшки Смуула» – не так исступленно. Лихости не меньше, грациозности, может быть, больше. Какая уж тут еда! Наслаждаюсь видом танцев, и только.
А в переднем зале – иду и туда, сую нос повсюду – круглая стойка совсем кольцом, внутри кольца бар со всякими напитками. Стойка облеплена людьми – кто в одиночку, кто с милой в обнимочку. Народу густо. И шумно. Периодически, с интервалами в пятнадцать – двадцать минут, откуда-то, как из тумана, выплывает фигура полицейского. Руки за спиной, на запястье висит дубинка, шаг мерный. Делает почетный круг, обходя веселящихся неторопливо, спокойно, и растаивает в воздухе.
Здесь весело, шумно. Бармен только поспешает наливать рюмки, стаканчики, бокалы. Бутылки прилажены к полкам в перевернутом виде, на пробках особый зажим. Нажал, и вино падает вниз. Так быстрее. Льется через край. Недолива нет, скорей – перелив.
Тут, конечно, больше молодежи. Но и пожилых, крепких немало.
А днем Гарлем – совсем обычный город со всеми своими заботами обыкновенного человеческого дня. Торгуют и покупают. Ездят и ходят. Носят поклажу и катают детей. Детей особенно много. Как-то в длиннющем лимузине я насчитал одиннадцать крошечных кудрявых головок. Этакие черные тюльпанчики.
Гарлем не оставил у меня ни тяжелого, ни безысходного чувства.
И тем не менее негритянский вопрос в Соединенных Штатах – это самый трудный вопрос.
В Вашингтоне, столице США, негритянское население составляет шестьдесят процентов. Вы их видите в любых учреждениях, гостиницах, кино. Дочь министра иностранных дел выходит замуж за негра, и свадьба на весь мир. Негры-ученые, негры-служащие, негры-сенаторы, негры-артисты, негры на заводе Форда, негры-инженеры, негры – метельщики улиц, лифтеры, швейцары, студенты, учащиеся, солдаты и офицеры. Они – часть государства, его граждане, его строители. И в то же время Поль Робсон-младший глубоко прав, когда почти трагически восклицал: «Ах, вы этого не поймете!»
И я бы не понял, если бы…
Вот рассказ женщины-профессора в Нью-Орлеане.
Я:
– Здесь у вас на юге, говорят, негритянский вопрос особенно тяжел.
Она:
– Не говорите! Что на юге, что на севере – одно и то же. Я сама северянка, жила в Детройте. Муж у меня умер три года тому назад, осталась я с маленькой дочкой одна. Квартира большая, и я решила сдать комнату студенту. Пришел негр. Мы сговорились о цене, и на следующий день юноша должен был въезжать. Но вечером того же дня я нахожу под дверью записку: «Сударыня, если вы пустите в свой дом негра, то мы боимся, как бы на вашу девочку случайно не наехал автомобиль. Соседи». И я со стыдом и чувством глубокой вины наутро отказала черному парню, наспех сочинив какую-то версию и умолчав о записке. А он пришел уже с чемоданом. Юноша выслушал меня и сказал успокаивающе: «Не волнуйтесь, миссис, я все понимаю». Улыбнулся и ушел. Я, конечно, малодушна, но они раздавили бы мою бесценную девочку непременно. Через шесть месяцев я уехала сюда, в Нью-Орлеан. Будь они там прокляты, мои соседи!
Другой рассказ человека из Сан-Франциско, вернее – человека, встреченного нами в Сан-Франциско.
– Ах, господа, как я волнуюсь. Я здесь по делам фирмы, а живу в Вашингтоне на окраине. Маленький особнячок. Негры что-то там затевают, и именно в эти дни. В особнячке только жена и дочь, ни одного мужчины. Правда, с соседями у нас разработана и проведена условная сигнализация. Мы купили ружья – ружья в эти дни буквально нарасхват, – и моя жена неплохо стреляет. Но все же я очень волнуюсь.
Я слушаю и не верю своим ушам. Сейчас, во второй половине двадцатого века, – ружья, сигнализация, засовы, битвы. И где? В Вашингтоне!
Формально черные почти уравнены в правах с белыми, хотя далеко не во всем и не везде. Например, в некоторых штатах браки черных с белыми запрещены.
Уравнял закон, не уравняла жизнь. Если черные селятся в квартале белых (а они имеют формальное на то право), белые начинают бежать из этого района в другие. Бежать как от крыс, блох, заразы. И черные это видят. Видят и понимают. Понимают и чувствуют. Чувствуют и сгорают от ненависти. Их справедливая злоба вызывает чувство страха у белых. Этот страх порождает ответную злобу. Возникают недобрые человеческие отношения.
Белый случайно толкнул черного в автобусе – черный закипает яростью. Белый извиняется, но черная ярость не хочет ничего слышать. Нет, он толкнул нарочно, чтобы показать свое презрение к нему, негру, оттолкнул, чтобы негр не касался его в автобусе. «Вот они какие, негры», – говорят белые.
А я понимаю. Израненная, истерзанная душа кричит.
Где выход из этого положения? Не видно. Вопрос запутан чрезвычайно.
За грехи отцов.
Когда-то привезли белые хищники рабов, заставили трудиться, как животных, низвели на самую низшую ступень нечеловеческого бытия. Били, убивали, истязали, насиловали, продавали, меняли, высасывали из них свое материальное благополучие. Высосали. Разбогатели, развились, оснастились паром и электричеством. Негров заменили машины. Но негры остались. Что с ними делать? Ах, лучше бы их не было! Мало нужны сейчас лошади, и поголовье лошадей уменьшают, может быть, сведут на нет, оставят так – для ипподромов и цирковых представлений. Отработала лошадь на человека. Негров не сведешь, нет. Сейчас белые не могут негров бить, линчевать, заставлять каторжно работать.
Но злобная обывательщина – сила. Многие белые, которые выступают за права негров, пытаются решить этот вопрос. Как? Главным образом путем образования. Открывают всевозможные школы. И вот вам другая крайность. Черные не хотят учиться вместе с белыми. «Пусть у нас будут свои школы, свои учебники, своя история». А в этих учебниках чуть ли не вся история развития Соединенных Штатов, все ее успехи – дело рук негров. Наивно, конечно, но понятно. Да и в самой среде негров расслоение, классовое расслоение: богатые и бедные.
Мы здесь, у себя, дядю Тома из милой книги Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» почитаем за доброго, несчастного, забитого дяденьку, наши лучшие чувства с ним, наши детки проливают слезы над его печальной судьбой. А среди американских негров кличка «дядя Том» – самая презренная кличка. Том верно служил белым, он раб по нутру, по убеждению, по душе.
