Арнольд Шварценеггер - Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история

Покупка самолета стала приятным событием в период, непростой во всех остальных отношениях. Во время съемок «Бэтмена и Робина» в конце прошлого года я от лечащего врача во время ежегодной диспансеризации узнал, что мне нужно будет выкроить в своем календаре время для серьезной операции на сердце.

Эта новость не стала для меня сюрпризом, хотя я и не ожидал, что все случится так скоро, – вот уже двадцать лет мне было известно о наследственном заболевании, которое когда-нибудь придется исцелять. Еще в конце семидесятых, во время одного из весенних приездов матери в Соединенные Штаты, мне пришлось везти ее в больницу, поскольку ее мучили тошнота и головокружения. Врачи установили, что у нее шумы в сердце, вызванные болезнью аортального клапана – клапана на главной артерии, ведущей из сердца. Со временем этот клапан нужно будет менять. Врачи объяснили, что подобные проблемы часто проявляются в среднем возрасте, а матери тогда было за пятьдесят. Мне тогда был всего тридцать один год, но врачи осмотрели и меня и установили, что я унаследовал ту же болезнь.

Врачи мне сказали: «Ваш клапан еще долго можно будет не трогать. Просто нужно за ним присматривать». Поэтому я каждый год проверял свое сердце. Врач слушал шумы и говорил: «Причин для беспокойства нет, просто поддерживайте физическую форму и следите за уровнем холестерина». И я еще на год задвигал проблему в дальний угол.

Когда матери наконец сказали, что пришло время делать операцию, она наотрез отказалась.

– Когда господь захочет прибрать меня к себе, я буду готова идти к нему, – объявила она.

– Странно, когда тебе удаляли матку, ты ничего такого не говорила, – заметил я. – И все остальные проблемы со здоровьем ты также решала. Так почему же теперь, с сердцем, ты вдруг заговорила о боге? Именно бог сделал так, чтобы наука развивалась. Бог обучил врачей. Все в его руках. Ты можешь продлить свою жизнь.

– Нет, нет и еще раз нет.

Это были отголоски Старого света. И, тем не менее, даже без операции мать выглядела вполне здоровой, а ей было уже семьдесят пять.

Однако мои дела были плохи. Первый серьезный звонок прозвенел вскоре после того, как были закончены работы над «Правдивой ложью». Я был у себя дома, плавал в бассейне и вдруг ощутил странное жжение в груди. Это был сигнал о том, что клапан начинает отказывать. Врач сказал: «Первое время процесс ухудшения будет проходить медленно, но затем он резко ускорится. Мы собираемся перехватить его как раз на границе резкого сползания вниз – это будет самый оптимальный и наиболее безопасный момент для операции. Если затянуть, начнутся необратимые изменения в самой аорте, сердце увеличится в размерах, а это никому не нужно. Но я не могу сказать, когда наступит этот момент. Это может произойти в следующем году, а может и через пять лет. У каждого это протекает по-разному».

Больше неприятных симптомов я не чувствовал и продолжал жить обычной жизнью. Катался на лыжах, снимался в кино, ездил на открытие новых ресторанов «Планета Голливуд», занимался общественной работой. Однако во время ежегодного осмотра в 1996 году врач сказал: «Время пришло. Вам требуется операция на сердце. Необязательно прямо завтра, но в этом году».

Я обошел три больницы и переговорил с хирургами-кардиологами. Я всегда считал, что, принимая какое-либо важное решение относительно здоровья, необходимо выслушать три разных мнения. Я остановил свой выбор на Воэне Старнсе из больницы при медицинском факультете Университета Южной Калифорнии. Это был очень опрятный дядечка в очках без оправы, говоривший об операции и связанных с нею рисками совершенно буднично. Он также знал, кто я такой.

– Я обожаю ваши боевики и хочу, чтобы вы и дальше продолжали их снимать, – сказал он. – Поэтому мне нисколько не хочется, чтобы вы бегали и прыгали с искусственным клапаном.

Старнс объяснил, что оптимальный вариант – пересадить клапан, изготовленный из ткани печени. С механическим клапаном мне пришлось бы до конца жизни принимать препараты, разжижающие кровь, и ограничить физическую активность. Но с органическим клапаном «вы сможете и дальше выполнять трюки, сможете заниматься спортом, горными лыжами, сможете кататься на мотоцикле, ездить верхом – все, что только пожелаете».

Это были плюсы. Минусом был риск. Операция, предложенная Старнсом, давала благоприятный результат в шести случаях из десяти.

– Я хочу, чтобы вы в полной мере сознавали: в шестидесяти и даже семидесяти процентах случаев операция проходит успешно, однако в тридцати или сорока процентах клапан не приживается, – объяснил он. – В таком случае нам придется пробовать все сначала.

Большой риск, большая награда. Мне это было понятно.

– Отлично, – сказал я. – Я рискну.

Мы запланировали провести операцию сразу же после завершения работ над «Бэтменом и Робином», чтобы ничего не пропустить. Операция должна была состояться в апреле, после чего я собирался летом заниматься продвижением «Бэтмена и Робина», а затем в конце 1997 года приступать к съемкам следующего фильма, каким бы он ни был.

Я никому не сказал про операцию. Об этом не знал никто. Ни моя мать, ни племянник, ни дети – никто. Потому что я не хотел о ней говорить. Чтобы успокоить себя, я притворялся, будто мне предстоит не операция на сердце, а что-то вроде удаления зуба мудрости. Я войду в кабинет врача, сделаю дело и отправлюсь домой.

Я даже не хотел ничего говорить своей жене. Мария как раз вынашивала четвертого ребенка, беременность проходила тяжело, и я не хотел ее расстраивать. Мария имела склонность раздувать любую мелочь в трагедию, даже если речь не шла о жизни и смерти, в то время как я, напротив, всегда стремился преуменьшать проблемы. Так, например, я никогда не говорил ей: «Через три месяца мне предстоит отправиться в Норвегию и выступить там с речью», поскольку она бы начала заранее переживать, что меня не будет дома целую неделю и она останется одна. Она замучила бы меня бесконечными вопросами: «Каким рейсом ты полетишь? Зачем тебе вылетать в субботу, а не в воскресенье? Неужели тебе действительно нужно отсутствовать так долго? А что это еще за две дополнительные встречи?» И к тому времени, как я садился бы в самолет, от радостного предчувствия не оставалось бы и следа, поскольку я уже слишком много обо всем говорил. Поэтому я строго-настрого наказал Ронде и Линн: «Ни в коем случае никому не сообщайте мой распорядок дел». Марии я сообщал всего за несколько дней. Я не из тех, кто любит долго мусолить какую-нибудь мысль, обсуждая ее снова и снова. Решения я принимаю очень быстро. Я не прошу всех знакомых высказать свое мнение, и я не возвращаюсь к одному и тому же. Я хочу двигаться вперед. Вот почему Мария всегда говорила, что я похож на ее мать.