Грэм Робб - Жизнь Бальзака

Бальзака слуги любили. «Сразу становилось понятно, – писал камердинер, добавив ценное наблюдение в историю литературы, – что он очень умен, гораздо умнее тех гувернеров-французов, за которыми наши соседи посылают за границу, чтобы те воспитывали их детей. Только очень мудрый человек внимателен к беднякам и слугам». В письмах Лоре и двум ее дочерям Бальзак чуть менее восприимчив. Он просит их прислать рецепты лукового пюре и томатного соуса, потому что говядина и баранина, которыми его кормят, старые и жилистые, и «нам нужны все уловки и излишества парижской кухни». «Мы утешаемся превосходным чаем и изумительными молочными продуктами, ибо овощи ужасны: морковь отдает уксусом, а репа ничем не пахнет. С другой стороны, здесь бесконечное количество круп – из проса, гречки, овса, ячменя и т. д. Скоро они начнут делать крупы из древесной коры»1167. Для признанного гурмана, который однажды сказал, что нет ничего хуже неправильно понятого желудка1168, это был признак истинной преданности.

Анна и ее муж Ежи, после путешествия по Европе, уже обосновались в Верховне, где жизнь была дешева. С Бальзаком обращались как с «патриархом», и его маленькое племя окружало его «почтением и нежностью»1169. Слуги и крестьяне относились к нему как к королю. «Слуга, которого приставили здесь ко мне, недавно женился, – писал он Лоре, – и они с женой приходили засвидетельствовать хозяевам свое почтение. Женщина и ее муж ложатся на живот, три раза ударяются об пол головами и целуют твои ноги». Причем, с изумлением добавлял Бальзак, «целуют по-настоящему, а не как на аудиенции у папы римского… Только на Востоке умеют по-настоящему простираться ниц. Только там слово “власть” что-то значит… Нужно править либо так, как правит русский император, либо не править вовсе. Из Вишневца приехал человек; он привез разные товары и пожелал хозяевам “счастливого правления”»1170.

Мысль об Оноре Первом, который правит в старинном королевстве крестьянами, простирающимися ниц, особенно примечательна, поскольку появляется в письме к Лоре: в то время он почти никому не писал, кроме сестры. Несмотря на разговоры о «трагической судьбе», почти все мечты, которыми они делились в детстве, стали явью. Правда, тридцать лет спустя Оноре попрежнему оставался холостяком, но большую часть жизни был влюблен в женщин, которые любили его или позволяли ему жить в постоянном экстазе от предвкушения скорой взаимности. Франция подчинилась силам, которые он разоблачал в своем творчестве, но на Украине он наслаждался привилегией, которую суждено было узнать немногим его соотечественникам: он стал свидетелем своих политических идеалов в действии.

Тем временем на родине его слуги трудились не покладая рук – и дворецкий-эльзасец, и повар-итальянец, Занелла, и, конечно, его мать. Первым важным делом в ее длинном списке значилось улаживание формальностей с заявкой сына на выборы во Французскую академию. Начало не сулило ничего хорошего. В январе 1849 г. Бальзак получил всего четыре голоса, в том числе голоса Гюго и Ламартина, и, таким образом, остался в обществе Мольера и всех остальных великих писателей, которые так и не стали академиками. Почти все остальные дела были связаны с домом и с выплатой его долгов. Бальзак мечтал попасть в Академию еще и потому, что ему наверняка выплатили бы гонорар за составление официального Словаря (он закидывал сеть шире, чем казалось). И все же практические вопросы не были единственной темой в письмах родным. Лавина подробностей, касающихся мебели и денег, охватывала более любопытный и сложный замысел: Бальзак создал именно такое нестабильное положение, которое в его романах обычно служит признаком грядущей впечатляющей катастрофы. Его состояние, и финансовое, и эмоциональное, попало в руки его матери, и вина за это лежала целиком на нем самом.

Медовый месяц оказался коротким: «зачарованный замок» Оноре стоил его матери «удобства, приличествующего [ее] возрасту и положению»1171; но физически тяжелый труд для семидесятиоднолетней женщины и поучения сына в длинных письмах оказались для нее кошмаром. Ее донимали кредиторы Оноре, она волновалась из-за пятен и поломок и не могла спать по ночам, потому что кроме нее в доме находился только старик-эльзасец: «Что будет, если этот малый, охваченный страстью, войдет ко мне в комнату?»1172 (как выяснит Бальзак, мать довольно правильно разгадала характер камердинера).

Нет ничего удивительного в том, что г-жа де Бальзак старалась следовать всем советам сына. «Заставьте их поверить, – поучал он ее, прежде чем послать ее в банк, – что 20 тысяч франков, возможно, будут возвращены в июле»1173. Ей велено было везде выступать только под своей девичьей фамилией (неизвестной большинству его кредиторов), а деньги, которые он до сих пор был должен Саре Висконти, называть «счетом Госсара» – на тот случай, если Эвелина о них услышит. Коробки шоколадных конфет следовало заворачивать во что угодно, только не в газету (потому что всю печатную продукцию задерживали на границе); кроме того, Бальзак требовал, чтобы мать оплачивала доставку писем и посылок. «Им приходится платить за те, которые присылают наложенным платежом, но они настолько тактичны, что ничего мне не говорят. Я здесь по-прежнему всего лишь гость, хотя обращаются со мной по-королевски, и тем не менее гость, который не должен злоупотреблять их гостеприимством»1174.

Возможно, Бальзак намекал матери, что и ему живется не так легко. Либо он возлагал на нее – или притворялся, что возлагает, – нелепо большие надежды. Неизбежный кризис, наступивший в марте, стал его последней, возможно бессознательной, попыткой прижечь рану, которая нарывала с самого детства. В последний раз он заглянул во «внутреннюю пустоту», в которой он винил мать и которую пытался заполнить тщеславными замыслами, двумя тысячами персонажей и по крайней мере восемью любовницами. Этого оказалось недостаточно. Величайший европейский писатель, жених графини Ганской, друг герцогинь и дипломатов, по-прежнему не оправдывал ожиданий мадам де Бальзак.

22 января 1849 г. он обронил откровенно провокационное замечание: друзья в Верховне считают нелепыми ее обвинения в том, что он не пишет племянницам так часто, как мог бы. Г-жа де Бальзак клюнула на наживку и дала сыну отпор в письме, тон которого варьировался от жалобного до повелительного, с любопытной чересполосицей «ты» и «вы»: «Я, как и вы, сын мой, чувствительна к мельчайшим оттенкам чувств. Ты совершенно неправильно понял то, что я сказала, и в твоих замечаниях не было нужды».

Бальзак воспользовался репликой матери, которую сам же и спровоцировал, и впал в ярость. Каждое письмо, приходившее в Верховню, читалось вслух в гостиной; всплыли многие подробности о его погрязшей в долгах семье. Теперь «приступ независимости» его матери подвергал риску славную развязку, которую он замышлял с самого 1833 года. Несчастливый конец еще был возможен: много лет Эвелину Ганскую подвергали преследованиям ее родственники-сутяги; естественно, она настороженно отнеслась к появлению потенциальных бедных родственников1175. «Здесь, – объясняет Бальзак Лоре в длинном и тревожном письме, – она богата, любима, уважаема, не тратит денег и не хочет уезжать туда, где не видит ничего, кроме беспорядка, долгов, расходов и новых лиц. Ее дети очень волнуются за нее»1176.