Валентин Бадрак - Стратегии гениальных мужчин

В это самое время Испания уже начала полниться слухами о появлении нового самобытного художника, способного в будущем затмить всех доселе известных. Сам знаменитый Пикассо, проезжая через Барселону, похвалил одну из картин Сальвадора. Позже, приехав в Париж, Дали посетил великого мэтра, подчеркнув с искренним почтением, что направился к нему раньше, чем в Лувр. Кстати, почерк поступка характерен лишь для победителей, которые сами проламывают для себя проходы в лесных завалах человеческого однообразия и безвольной обыденности. Ярким подтверждением жизненной агрессии является и решительность, проявленная и для организации встречи с Фрейдом – больше чтобы утвердиться в собственных глазах и иметь новые козыри для низвержения к своим ногам окружения.

Однако первая поездка в «Центр Вселенной» – Париж – не увенчалась успехом, и перед возвращением Дали даже захандрил. В действительности вера в себя периодически оставляет даже очень сильных людей – их непревзойденность состоит в том, чтобы преодолеть тяжелые удары жизни быстро и без последствий для психики. Но никакие внешние раздражители больше не могли влиять на становление нового покорителя идей высокого искусства. Памятуя о своей исключительности, Дали создавал новые творения, ожидая скорого потрясения закованного в кандалы непостижимой морали общества. Привыкший с раннего детства все делать наперекор, Сальвадор находился в вечном поиске и постоянно ошеломлял тех, кто пытался как-то на него воздействовать. Одинаково относясь как нападкам критиков, так и «пророкам» быстрой славы, он всегда слушал только один голос – свой собственный – и ни на миг не сомневался, что именно этот голос укажет верный путь. Ничто не могло отвратить этого человека от работы. Возможно, потому что он сам относился к живописи не как к работе, а как «деятельности гения»; с другой стороны, не существовало абсолютно ничего адекватного гигантскому самомнению Дали. Пожалуй, стоит упомянуть и об отношении Дали к наставлениям отца. Последний был тверд и так или иначе внушил сыну необходимость быть защищенным от общества материальной независимостью, а само пристально-ответственное отношение Дали-старшего к семье как пример не могло не иметь косвенного влияния на Сальвадора. Кстати, в более чем откровенной книге о себе Дали говорит об отце как о данности, не пытаясь подвергнуть оценке или сомнению его позицию, а отторжение отцом от семьи его самого – едва ли не единственный нераскрытый эпизод в его собственной книге.

Вскоре Дали, всегда с пренебрежением относящийся к деньгам, заключил первый контракт на продажу своих картин, а когда ему было двадцать два года, о его картинах, выставленных в Зале Иберийских художников в Мадриде, критики отозвались весьма обнадеживающе. Торговцы полотен начали поглядывать в сторону Дали, правда, не слишком спеша делать щедрые предложения. Очевидно лишь то, что наиболее дальновидные мастера и торговцы картинами увидели в двадцатитрехлетнем Дали, смело отметающем устоявшиеся догмы, нового художника с «блестящим будущем». В действительности к этому времени Сальвадор убедился в двух закономерностях: все великие вещи, которые были написаны до него, были написаны первопроходцами, не боящимися бросить вызов любым правилам; и также в том, что для победы нового над старым необходимы полная свобода мыслительного процесса и полное непринятие каких-либо авторитетов. В это время Сальвадор Дали – неслыханный чудак с замашками параноика, не научившийся в жизни ничему, кроме живописи, был готов совершить стремительный прыжок в бесконечность. Не существовало ничего такого, что могло бы стать реальным препятствием на пути «наполовину сумасшедшего гения», как он сам себя назвал. К слову, даже миф о себе, создаваемый Сальвадором Дали в течение всей его жизни, удивительно точно соотносился с образом нового, непостижимого и находящегося на грани с понимаемым – дальновидным и исключительно точным решением художник обрек современников на вечное непонимание себя и своих творений, а значит, и на благоговение пред недосягаемым. Ненавидящий всякую «нормальность», руководствующуюся лишь «самыми строгими законами приспособляемости», Дали сумел придать себе роковой контраст с остальным миром, настолько потрясающий, что человечеству, понимающему его или нет, осталось только идентифицировать тот образ, который художник предложил в качестве официального себя. В этом также один из существенных штрихов его восхождения, ибо любого мыслителя должны узнавать по очень сильным признакам-оттенкам, свойственным лишь ему. Рождающийся мастер дал слово не обезличить себя каким бы то ни было творческим союзом, не поддаться разрушительному влиянию какого-либо коллектива. Он твердо решил навсегда остаться в одиночестве ради собственной единоличной победы. Дали всегда был верен слову, данному самому себе, – в этом его воля и вера.

Но его слова приобрели вес лишь благодаря титанической и такой же сумасшедшей работе. И если вначале его друг Лорка был не слишком щедр на похвалы, то когда Сальвадору исполнилось двадцать три, поэт написал, что потрясен «его творческой одержимостью, невероятной уверенностью и напряженностью».

Почти в это же время он нашел женщину, сумевшую принять его таким, каким он был, и сумевшую (как ни странно) отвечать его эксцентричным требованиям. Гала (Елена Дьяконова) воплотила в себе мечты творца о Градиве («ведущей вперед») и, без сомнения, сыграла значительную роль в жизни Дали, поскольку разбавила его ожесточенное одиночество и, не исключено, спасла от сумасшествия. Любовь не повлияла, тем не менее, на рваный, порой неистовый график работы Дали, еще больше возжелавшего победы, славы и величия. Иногда он мог на месяц запереться в мастерской и явиться на мир с несколькими творениями, претендующими на прикосновение к вечности и содержащими убедительный синтез его странного ума и неиссякаемого упорства.

Несмотря на то что картины кое-как продавались, Дали преследовала постоянная бедность, и лишь несравненные усилия спутницы жизни спасали маленькую семью от нищеты, а остальной мир – от экзальтированного бешенства и проклятий самого художника. «По мере того как мое имя внедрялось, как рак, в глубину общества, которое не желало слышать и говорить обо мне, практическое существование становилось все труднее», – заметил сам художник. Полностью выкладываясь и продавая картины «редким товарищам» за низкую плату, он в шутку удивлялся, что еще вообще есть покупатели, ведь он гений, а «гениям предназначено умирать с голоду». Часто нечеловеческое напряжений Дали и его Галы, всегда мужественно находящейся рядом, достигали апогея и им казалось, что самообладание покидает их, но всегда находился какой-нибудь, почти фантастический выход, позволяющий отдалить духовное истощение. Наконец один из критиков подсказал художнику еще одну возможность продвинуться вперед – выставить свои работы в Америке.