Нильс Торсен - Меланхолия гения. Ларс фон Триер. Жизнь, фильмы, фобии

Шведский актер Стеллан Скарсгорд давно устал отвечать на этот вопрос.

– Я так никогда и не понял, откуда берется это представление о том, что Ларс – женоненавистник, – говорит он. – Ларс написал лучшие женские роли из существующих. Его фильмы полны невероятного очарования женщинами – и, несомненно, страха перед ними, который испытывают все мужчины.

Скарсгорд считает, что все эти дискуссии выражают гораздо более общую проблему, с которой все время сталкивается Триер, а именно что люди опять же считают, что его фильмы содержат какое-то определенное послание.

– В том, что касается «Антихриста», это чистый фарс. Так, а что вот это вот значит для видения женщин? А вон то? Да ни черта это не значит! Он придумал всю эту историю от начала и до конца, и она вовсе не пародия на что-то определенное. Может быть, мы согласимся наконец-то с тем, что Ларс никакой не памфлетист, что в его работах все немножечко сложнее, и посмотрим, чем его фильмы еще могут быть интересны? То же самое случилось и с «Рассекая волны». Религиозный ли это фильм? Я не знаю. Там задействован Бог, да, но послушайте, Супермен тоже задействован в «Супермене».

Вибеке Винделев, бывший продюсер Триера, воспринимает галерею женских характеров в триеровских фильмах как череду автопортретов:

– Я гораздо больше узнаю его в героинях, чем в героях. Так что когда зрители чувствуют себя уязвленными его видением женщин и женоненавистничеством, я вынуждена им сказать: если вы приметесь разбирать его героинь на составляющие элементы, вы удивитесь, как много из этих составляющих отсылают к проблемам, чувствам и мировоззрению самого Ларса. Тогда можно, конечно, спросить, воспринимает ли Ларс себя как жертву. Но это уже другой вопрос, – смеется она. – Потому что его героини часто выступают жертвами.

Хороший человек из Люнгбю – выход из лабиринта

Третий отец Триера

Он и сам это признает – писатель Клаус Рифбьерг, тот самый, который когда-то давным-давно вежливо ответил на мольбу юного Триера о помощи в связи с тем, что его романы нигде не принимали. Позже Рифбьерг участвовал в триеровской телепередаче «Учительская», в которой он, как строгий старший учитель, раздал целому ряду известных формирователей общественного мнения словесные пощечины, кроме того, они с Ларсом и по сей день регулярно обедают или охотятся вместе.

– Я действительно считаю себя его творческим культурным… отцом. Так что, когда он становится совсем уж невыносим с этими своими церковными колоколами и Богом на небе, я стучу кулаком по столу и говорю: «Ну вот что, дорогой, хватит всего этого!»

В конце всех тех прямых линий, по которым Ларс фон Триер идет в «непрерывной борьбе со своим культурным воспитанием», как называет это Клаус Рифбьерг, стоит пожилой писатель, грозящий режиссеру указательным пальцем каждый раз, когда ему кажется, что тот чересчур преисполнился собственной важности, а его восхищение Карлом Дрейером проходит под грифом «серьезно».

– Тогда мне хочется повторить ему то, что Нильс Бор сказал когда-то своему брату Харальду, математику: «Харальд, ты слишком много думаешь. Иногда нужно уметь отпустить повод». Именно это Ларсу гениально удалось в «Королевстве», благодаря чему там выросло такое богатство фантазии, что оно превратилось в поэзию. Пусть яростную поэзию, но все равно прекрасную. Это, пожалуй, самая ошеломительная с точки зрения изображения работа, которую я видел в датском контексте.

Мы с Клаусом Рифбьергом разговариваем в его старом директорском кабинете в издательстве «Гюльдендаль». Знаменитый писатель очень высокого роста, крайне уверен в себе и обладает голосом удивительной силы, который разряжает иногда, как пушку.

Он говорит, что Ларс фон Триер, как и Андерсен, «крайне чувствителен и истерически самонадеян», но с деятелями искусств вообще редко бывает по-другому. Нельзя одновременно быть застрахованным на жизнь и выказывать геройство. Нельзя вколоть себе анестезию в нервные окончания и продолжать слышать все, сказанное шепотом сквозь щели восприятия. По большому счету, это позиция, противоречащая самой себе.

– Ты находишься в позиции жертвы и одновременно с этим умудряешься преодолевать все преграды на своем пути. Я имею в виду, что Ларс не боится позвонить Николь Кидман и сказать: «Приезжай и сыграй в моем фильме, я заплачу тебе двадцать пять эре», – и в то же время он месяцами носил в кармане рецензию Карстена Йенсена на «Директора всего». Я думаю, что многие актеры им очарованы, потому что он так открыто раним, что рядом с ним они могут чувствовать себя в безопасности: его ранимость и проблемы во много раз превосходят то, с чем им самим приходится сталкиваться, – говорит он. – Мне кажется, из-за своей тонкокожести он очень нуждается в нежности и в том, чтобы о нем заботились, но в то же время ему хочется все решать самому. Быть и жертвой, и генералом. Это не так-то легко осуществимо, зато это дает большой куш, потому что все, что исходит от сложной, талантливой личности, представляет огромный интерес.

Рифбьерг воспринимает все работы Ларса как упорную борьбу со своими демонами. В каждом его проекте легко просматривается элемент победы над собой.

– Ларс постоянно ввязывается во что-то сложное, чтобы спастись от демонов. В «Королевстве», например, действие происходит в месте, которого он по-настоящему боится, в больнице. Именно сюда ты приходишь, когда болен, именно сюда ты приходишь, чтобы умереть, так что именно сюда тебе, черт побери, нужно, чтобы продолжать держать свой ужас на расстоянии.

Клаус Рифбьерг объясняет, что мучимому фобиями невротику нет смысла отступать перед лицом своих страхов, иначе с ним случится то же, что случалось когда-то в незапамятные времена с узниками замка Кронборг: железная решетка все приближалась и приближалась, пока в конце концов ты не обнаруживал себя загнанным в угол.

– Ты вынужден идти вперед и сквозь. Лицом к лицу встречаться с тем, чего ты до смерти боишься. Это довольно жесткий маневр, но, по-моему, нет никаких сомнений, что Ларс именно так и поступает. И что именно это его спасает.

Клаус Рифбьерг считает, что фильмы Ларса фон Триера представляют собой ряд попыток описать окружающий мир, полный всевозможных угроз: женщин, смерти и жизни в целом. И в этих попытках он совершенно бесстыдно использует эффекты из «старой романтической комедийной драмы XIX века». И тут начинается парадокс: его борьба длиною в жизнь с одной стороны направлена против его собственного радикального культурного воспитания, но та творческая сила, с приложением которой эта борьба осуществляется, порождена и взращена под тем же оберегающим крылом радикальной культурной мысли.