Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович
Но ведь что же это, в самом деле, неужели так-таки и погибать России? И эти продажные души, эти негодяи и изменники живы, здравствуют и благоденствуют? И Дума молчит? Велят ей разъехаться, она и разъезжается? И общество молчит?! А немцы вырабатывают условия мира и, конечно, сумеют заставить наше презренное, наше низкое и недостойное правительство принять их? Немцы, по словам этого поляка, умеют каждое обстоятельство обратить себе на пользу, а мы – только на гибель? Толкуем о Константинополе и проливах, а под полой отдаем Белоруссию и Малороссию? Где же выход, каков он? Воевать до победы мы уже не в состоянии, это показали все события; но в таком случае немцы, естественно, диктуют условия, и в компенсировании поляков на наш счет – их прямая выгода. Во-первых, мы будем сокращены территориально, а во-вторых, вот когда начнется у нас настоящая вражда с поляками, уж не правительства, а самого общества, народа; немцам же это будет только на руку. Не говорю уж о том, что они пожнут лавры славы создателей и благодетелей Польши. А мы все терпим, мы опять все перетерпим и вытерпим, несчастный мы и презренный народ, не менее презренный, чем правительство, которое мы терпим, и за то, что его терпим!
Думу распускают. Где гарантия, что без нее в это время не начнут исподтишка, скрывая от всех нас, тайные переговоры с немцами, результаты которых преподнесут нам в готовом виде в качестве новогоднего подарка, только, может быть, через год!
17.XII. Маша принесла сенсационную новость: Распутин убит, и, по слухам, – в. к. Михаилом Александровичем. Наконец300!
18.XII. Поля пришла сегодня с рынка и спрашивает: кто это Распутин? Отчего это все люди в лавках рады и веселы оттого, что его убили? Вот и объясни ей тут, кто такой Распутин! А Пругавин в наивности души уверен, что вся Россия знает Распутина и возмущается им.
19/XII. Царица рвет и мечет: то собирается сама топиться, то грозит перетопить всех причастных к заговору. По слухам, во главе дела стоял Пурышкевич; ближайшее участие принимали: кн. Юсупов, князь Гавриил Константинович, в. к. Дмитрий Павлович и многие офицеры конной гвардии. Если все правда, то Пурышкевич или Герострат, или настоящий патриот; во всяком случае, подвиг его – во спасение России; а что последует за ним дальше – ждать не далеко.
Но какой богатый и благодарный материал для исторических хроник! Неужели он не родит нам Шекспира.
Образумятся или не образумятся там наверху? Пожалуй, опять не поймут предостережения. Вот как венценосцы сами себя ведут к плахе. Все последнее время впечатление от наших было таково, что люди ослепили себя аффектом злого упрямства и бешено-безрассудного вызова доброй половине человечества.
21/XII. Нечего сказать, вернулись к добрым старым временам эзопова языка и русской цензуры 2‑й четверти прошлого века. Кто бы мог угадать, как сообщат русские газеты XX века своим читателям о деле Распутина? Например, о том, кто его убил? А вот как. Во вчерашнем № «Русской воли» помещен фельетон Азова301; заглавие – «В женской гимназии». «Преподаватель: Итак, милостивые государыни, каждая из вас должна приготовить мне к следующему уроку разбор какого-нибудь стихотворения Пушкина. Выбор предоставляю вам самим. Хор девичьих голосов: «Послание к князю Юсупову» можно? Преподаватель: Тсс… Что вы!.. Что вы!.. Что вы!..» И вслед за этим ни с того ни с сего справка из родословной князей Юсуповых – Сумароковых-Эльстон. Недурно?..
Да, радуемся мы все сильно тому, что свершилось, и вместе с тем прав Ольденбург, который говорит: меня глубоко огорчает это событие; оно показывает, насколько мы, люди XX века, бессильны духовно, если боремся такими средствами.
28.XII. До чего должно быть последовательно и строго логично учение Маркса (если судить по современным мне социал-демократам). Мне уж не раз приходилось наблюдать, как последователи его, люди с разных концов России, друг друга никогда не знавшие и не видевшие, следовательно, не имевшие возможности сговориться и повлиять друг на друга, притом часто люди, отнюдь не следующие в своих рассуждениях по чужой указке и привыкшие и умеющие мыслить самостоятельно, – высказывают одно и то же отношение, одни и те же суждения по поводу известных явлений и событий нашей жизни. Так предначертана одинаковость этого пути мысли духом учения Маркса!302
1917 [год]
26 февраля, воскресенье. То, что удалось предупредить в день открытия Государственной Думы303, разразилось теперь, при первом представившемся случае. С хлебом давно уже обстоит неблагополучно; наконец, в четверг на этой неделе во многих местах не оказалось его совсем; а в других давали по 1½ – 2 фунта. Поднялось недовольство, перешедшее в пятницу в забастовку заводских рабочих. С утра 24‑го по улицам ходили толпы народа. На Петроградской стороне на Большом [проспекте] хулиганы остановили два или три трамвая и опрокинули их; на Зелениной та же публика разбила окна в нескольких магазинах, и к половине дня движение трамваев остановилось, кажется, повсеместно. К часу дня я еще попала в Архив304 на траме, но домой возвращалась уже пешком. Возле Казанского собора собралась огромная толпа рабочих; говорили речи. Казаки с пиками и нагайками были тут же, но никого не трогали. Толпа пыталась пройти к Таврическому дворцу – туда ее не пускали.
В субботу – та же история. Около 3‑х ч. огромная толпа с красным флагом и пением «Марсельезы» прошла мимо Публичной библиотеки к Знаменской площади305, где состоялось нечто вроде митинга. Казаки и войска были тут же, но кровопролития опять не было; было дано только несколько холостых залпов по толпе. Казачий офицер с лошади мирно убеждал в чем-то толпу и, между прочим, говорил: «Ну, я понимаю еще, когда вы говорите – долой самодержавие; но зачем же – долой войну? Ведь мы кровь проливали». К прислуге Островской приходил брат, рабочий с Трубочного завода на Васильевском острове, и рассказывал, что, когда они с утра в пятницу не вышли на работу, к ним пришел отряд солдат с офицером, и офицер отдал приказ стрелять по рабочим. Солдаты приложили ружья, нацелились, но стрелять не выстрелили. Тогда офицер выхватил револьвер и сам выстрелил
