Игорь Кузьмичев - Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование

За окном у меня две бани курятся дымом во все щели, топятся по-черному для нас. А две потому, что нас девять душ, и все не мылись уже 3 недели. Деревушка маленькая стоит на косогоре, дворов пять всего, раскинулись широко, и между ними переплетения поскотин.

Грибы мои уже жарятся и варятся, и дом полон грибным духом, слюнки текут. А у вас – у нас – есть ли уже грибы?

Уже десять дней нас преследует непогода. Некстати она не только нам, но и всем – сейчас тут сенокос, сено гниет. А нам в нашей открытой лодке под мокрым брезентом совсем худо. Но, м. б., просто природа отдает нам свой долг? Ведь тут полтора месяца не было ни капли дождя, Сухона обмелела, и даже большие пассажирские теплоходы перестали ходить.

Это я пишу уже после бани, в которой вода с меня текла черная, так давно я не мылся, еле добрел до избы в сладкой истоме, а когда стал бриться, вдруг увидел, что шея у меня совсем тоненькая, вот как похудел! Ура! Но – надолго ли?

Уж пять часов, уж мы пообедали, поели грибов, сейчас чай будем пить (из самовара), и я даю себе слово в этом же году строить баню.

Фирсовы[370] не присылали фотографий?

Купили мы два дня назад в колхозе (через райком) барана за 13 руб. (10 кг), и эти дни у нас баранина, а сегодня вечером последнее баранье пиршество – шашлык, боюсь только, выйдет он жесткий, хоть и молодой барашек.

Вы самовар-то ставите? И было бы хорошо, если бы Тамара сходила в контору и пригласила бы Николая Федоровича на чай, и вы поговорили бы, сколько примерно будет стоить вынесение котла на улицу. Т. к. это надо делать в августе. Потом его надо будет опрессовывать, опробывать и т. д., и красить трубы, и ремонт в кухне, и еще ремонт домика. Сделаем все, чтобы спокойно глядеть зиме в глаза. (Я везу ракету на Н<овый> год.)

Сейчас был разговор о глухарях, и я убил всех своими познаниями. Дождь все сеет, в лодке полно воды, натекло через брезент, не знаю как мы завтра поедем. Бррр! Ребята (вторая очередь) купаются в Сухоне после бани, обалдели, никто не мылся в деревне. Все пришли, шум, гам, анекдоты, плохо все-таки, когда 9 человек в одной избе, не считая хозяев. Продолжу потом.

20 июля

Продолжаю утром, скоро отходим, сегодня с семи утра приводили лодку в порядок, отливали воду, расстилали паруса и растерянно взирали на разрушения, сделанные водой. Погода сегодня такая же мрачная, вот только вместо дождя – мельчайшая изморось.

Из Нюксеницы пошлю Вам телеграмму, чтоб вы мне телеграфировали в Устюг последние новости. А потом пишите мне прямо в Архангельск, потому что не знаю, где мы будем останавливаться по Сев<ерной> Двине, а где нет.

Вчера ребята видели двух тетеревов, – вообще, здесь места благоприятные для охоты и рыбалки, как в былые времена в Лузе или Солге[371]. На Лузу, как я хотел, мы не зайдем, не остается времени, очень нас задержали эти непогодные дни, слишком много времени уходило на просушку, на переноску, бывали дни, когда мы трогались в дальнейший путь в 3–4 часа дня вместо 7–8 утра по плану. Маме ехать в Архангельск не следует, я там буду день два и домой, много дома дел, а в сентябре (в конце) мы можем прокатиться на машине на юг или в Прибалтику дней на 10 ради отдыха и развлечения.

Опять в избе гомон, что-то стукают на кухне заслонкой, пахнет молоком топленым, веет от окна фиалкой, махорка прет с крыльца – ребята смолят, в путь, в путь!

А мне хочется домой, хочется всех вас приласкать и сказать вам какие-то добрые слова. Хочется на завтрак не консервов из ведра, а цветной капусты со слив<очным> маслом. Хочется сделать дом еще лучше, чтобы приятно было зайти в него, и еще охота поработать.

Ну привет, зовут завтракать, надо идти, а то у наших разбойников аппетиты, дай Бог, очень они мне напоминают зэков из Бутырки (улыбка Будды).

Целую всех, мир вам и благополучие!

Вот мы и в Нюксенице, все в порядке, только сильный встречный ветер с севера, холодно. Нюксеница – прелестный беспорядочный деревянный городок. Чистые деревянные тротуары и грязь посредине на улице.

У меня здоровые мозоли от сидения на банках (так называются скамейки на шлюпке).

Дорогой останавливались и объедались земляникой и черникой. Клубнику ешьте, не берегите до меня, свежая она лучше всего, лучше всяких варений.

Целую!

Ю.

Жене и сыну

18 декабря 1972. Гагра

Маленькие мои!

Когда я попрощался и ушел, ниточка от вас все тянула меня за сердце, и когда я потом сидел у Фимы, ниточка все не обрывалась, все давала о себе знать, и я вдруг среди веселых разговоров воображал, как вы проезжаете мимо Адлера, потом мимо Сочи…

Утром я иду пить кофе к суровому грузину, потом назад, мимо часовщика Жоры, перехожу на другую сторону, созерцаю некоторое время заголовки газет в киоске, возвращаюсь назад, мимоходом заглядываю в витрину фруктового магазинчика, ощущаю вкус разгрызаемых орехов, потом приостанавливаюсь у попугая Бори, перехожу по мосту над речкой, иду мимо пустыря автомобильной стоянки – направо почта, – мимо нашего дома, – мимо хинкальных и Павильона, перехожу на другую сторону, дохожу до кондитерской; потом еще дальше, до Детского мира, и рука моя то и дело опускается в поисках руки Алешки, и сердце каждый раз замирает, когда мимо особенно шумно и шибко проносится автомашина.

Все мне кажется что маленькая фигурка ринется через дорогу…[372]

И я, как последний дурак, начинаю заглядывать во все дырки, читать подряд все таблички, на которых написано все одно и то же: «пр<оспект> Руставели».

После вашего отъезда по-настоящему «заосеняло», опять выпал в горах снег, уже прочный, зимний, низкое небо, а на горах разбросаны будто клочки ваты, очень низко – ниже даже, чем мы были с Алешкой.

Меня переселили на другой же день, теперь я живу в одиночном номере, и под руку мне беспрестанно попадаются то Алешкины ботинки, то его рисунки – выбросить ни того, ни другого я пока не осмелился и, наверное, привезу все это в Москву.

Я хочу тут добить Нурпеисова и вообще «очиститься» – все мне в голову приходят прекрасные сюжеты, просто грех тратить мозги на что-то другое. В одиночестве, в зиме особенно чисто думается!

Тамара! Только что перечел я какие-то кусочки из своего опуса в «Н<ашем> С<овременнике>»[373], и понял, что все-таки писатель я не дурной. И вот – не будем валять дурака, – скажу тебе, что мне захотелось еще что-то сделать… ‹…›