Максим Чертанов - Хемингуэй

В полк переслали выпуск «Кольерс» от 18 ноября со статьей Хемингуэя «Война на „линии Зигфрида“», автор обнаружил купюры, поехал в штаб-квартиру армии, откуда отправил телеграмму: он напишет еще одну статью, а после этого отношения с журналом прекращает. Но последняя статья так и не появилась. 30 ноября были с Уолтоном в разрушенной деревне Гроссау — страшные впечатления, полученные там, найдут место не в «Кольерс», а в будущих книгах. 2 декабря немцы предприняли контрнаступление, воевать в 22-м пехотном было некому, Лэнхем, по его словам, мобилизовал водителей и поваров — но не корреспондентов. 3-го был заключительный день Хюртгенского сражения, а 4-го остатки 22-го полка получили приказ отойти к Люксембургу. Оба корреспондента в тот же день выехали в Париж, по дороге их джип попал под обстрел с воздуха. Уолтон вспоминал, как коллега спас ему жизнь, проявив невероятную быстроту реакции — оба скатились в укрытие за мгновение до того, как машину обстреляли.

В «Ритце» Хемингуэй сказал Уолтону, что устал от войны и к Рождеству вернется домой. Он плохо себя чувствовал, мучила печень, слег с простудой, температура не спадала. Опять было много визитеров — молодой Уильям Сароян, Сартр с Симоной де Бовуар; позднее зачем-то рассказывал, что Симона его домогалась. Заказал билет на самолет, но передумал лететь, узнав, что немцы наступают в районе Люксембурга и 4-я дивизия ведет тяжелые бои. Дозвонился Бартону, тот не советовал приезжать, но 16 декабря Хемингуэй все же прибыл в штаб дивизии, хотя боя не увидел — наступление уже отразили. Уолтон был в штабе, увидел, как плох его друг, поехали в 22-й полк, Лэнхем вызвал врача, больному предписали покой и антибиотики; пять дней лечился, к 22-му почувствовал себя лучше, выезжали с Уолтоном на позиции. 24-го, в сочельник, как снег на голову свалилась Марта: инициатором ее приезда был Лэнхем, надеявшийся примирить супругов. Скандала не было, отметили Рождество, ночевали в штабе, но днем, по воспоминаниям Лэнхема, бурно ссорились. Новогодняя вечеринка проходила в люксембургском отеле — Марта флиртовала с Уолтоном, Хемингуэй проявил ревность, вышла безобразная сцена, дружба двух корреспондентов на сем закончилась, но не переросла во вражду.

В начале января перебрался в Париж — тот же номер окнами в сад, полный гостей, новостей и сплетен. Приезжали в отпуск офицеры из 22-го полка, заходили Марлен Дитрих и Уикхем-Бернс — приятное общение. Было и неприятное — при встрече в ресторане с Сарояном (критиковавшим «Смерть после полудня») Хемингуэй (по свидетельству Бернса) назвал его «поганым армяшкой», последовала драка. Существует легенда — Хемингуэй рассказал ее в 1952-м Харви Брейту из «Нью-Йорк таймс бук ревью», — будто в те дни к нему пришел Оруэлл, «сказал, что боится коммунистов, и просил дать ему пистолет». Оруэлл прибыл в Париж в марте 1945-го и, как уже отмечалось, никто никогда не слыхал, чтоб он хоть раз видел Хемингуэя. Зачем эта выдумка, чем Оруэлл провинился — только тем, что «неправильно» вел себя в Испании? Да, но еще, возможно, ревность: люди болтали, что Оруэлл работает на УСС и британскую разведку Ми-5, а Хемингуэю не посчастливилось. Зато в УСС с июля 1944-го служил Джон Хемингуэй — отец им страшно гордился.

В середине января 1945-го пришло известие о том, что Джон пропал без вести. Он в октябре был сброшен с парашютом во Франции: должен был обучать местных партизан и производить разведку местности, одевался как рыбак, носил с собой удочки и червей. Но уже через несколько дней был вместе с двумя товарищами обстрелян, ранен и взят в плен. Хемингуэи есть Хемингуэи: пленение сына окружено такими же легендами, как и приключения отца. Джон рассказывал, что допрашивавший его австрийский офицер, услыхав его фамилию и звание, вспомнил, что знал семью в Шрунсе в 1925-м, и проявил к молодому человеку участие, направив его в госпиталь и даже напоив шнапсом. (Это очень мило, но зачем же разведчик назвал свою фамилию и звание?) Он был помещен в лагерь для военнопленных, откуда якобы пытался бежать, но был пойман; в конце концов его освободят американцы и он получит от французского правительства орден «Круа де Герр».

В январе Джон находился в лагере «Шталаг люфт III» под Нюрнбергом, отец этого не знал, был в тоске и опять запил. Мэри уезжала в Лондон и вернулась лишь к Валентинову дню. Как и с Мартой, они начали ссориться, не успев пожениться. Лэнхем, приехавший в отпуск по ранению, описал эпизод: он подарил Хемингуэю трофейный пистолет, тот пожелал стрелять из него прямо в номере, Мэри пыталась его удержать, он взял фотографию ее мужа и расстрелял ее, запершись в ванной комнате, — Мэри была взбешена, едва не дошло до разрыва. На Кубе тем временем случился ураган, пострадала «Ла Вихия»: Хемингуэй послал Вильяреалю три тысячи долларов на ремонт, забронировал на 6 марта место на американском военном самолете до Нью-Йорка. Накануне написал Мэри нежное письмо, подписался «твой муж», вечер провел с Уолтоном и Лэнхемом, говорил, что сердце велит оставаться на войне до конца, но разум приказывает вернуться домой, работать и заботиться о семье.

Он провел в Европе десять месяцев, из них примерно месяц на фронте. А Маклишу в 1948 году писал, что был «в непрерывных боях» в течение 1088 дней, то есть около трех лет. Убил ли он кого-нибудь? Во время войны говорил только о доме, забросанном гранатами, но не утверждал, что были убитые. Он вел краткий дневник — и там об убитых ни слова. Но на обеде в «Ритце» осенью 1944-го, по воспоминаниям Пикассо, заявил, что убил эсэсовца и снял его знаки различия: «Он лгал. Если бы он кого-то убил, он бы непременно показал и подарил кому-нибудь эти знаки отличия». А Мэри упоминает, что чей-то Железный крест он ей подарил, но не говорил, что снял его с убитого.

Потом он начал сочинять. Историк Маршалл опубликовал книгу о войне, которая Хемингуэю не понравилась, и в том же письме Маклишу он критиковал автора и утверждал, что сам «по необходимости» убил столько немцев, сколько Маршаллу и не снилось. «За 8 месяцев я убил 26 фрицев. Ни одного из тех убийств я не стыжусь, кроме одного, когда мы стреляли из засады… Я застрелил фрица, а он оказался 17-летним мальчиком». Он дал мальчику морфий и ухаживал за ним, а потом вернулся в засаду и убил еще много немцев «по отдельности, группами» и даже едущих в «фольксвагенах». Историю с мальчиком он изложил и в письме Лэнхему в сентябре того же 1948-го — там убитому 16 лет. А в 1956-м она появилась в рассказе «Черномазый на распутье» (Black Ass at the Cross Roads), где герой, ранивший юного немца, дает ему морфий и целует в лоб.

Через два года количество убитых фрицев резко увеличилось. В мае 1950-го Хемингуэю опять не понравилась книга о войне — автором был маршал Монтгомери, — и он написал генералу Дорману-О’Говэну (это имя принял его старый друг Дорман-Смит), что убил столько народу, сколько не снилось Монтгомери, конкретно — 122 человека. Через месяц писал Майзенеру и Скрибнеру — опять 122 убитых, с подробностями: одному «сопливому» эсэсовцу он пригрозил расстрелом, если тот не покажет выходы из укрытия, тот отказался, Хемингуэй «трижды выстрелил ему в живот», заставил встать на колени и выстрелил в голову «так, чтобы выбить из него сопли».