На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ
Ни с того, ни с сего наказывают кого-нибудь. Санитары сообщают: такой-то стукнул… То, что многое из доносов было ложью, врачей не интересовало. А так как врачи формально не наказывают, а назначают «лечение», то поди опротестуй. Да и за протест можешь быть наказан.
Кара: привязывают ремнями к кровати (от нескольких часов до суток), повышают дозу нейролептиков, избивают санитары.
Медсестры прямо говорят:
— Вот за это получишь галоперидол.
Но самым страшным наказанием считалась сера. После укола серой у человека поднимается температура (до 40°), место укола болит, невозможно ни ходить, ни лежать. С каждым разом доза серы повышается. Потом начинают постепенно снижать. В 12 отделении обычно давали курс в 10–15 уколов. Все со страхом говорили о 9-м отделении; там курс до 20–25 уколов, и дозы побольше.
(Именно в это отделение перевели Плахотнюка, чтобы мы не встретились.)
Чтоб яснее был смысл «больницы», расскажу вкратце о ее устройстве.
Формально она называется специальной психбольницей, так как в ней особо строгий режим. Хотя на суде, направляя в нее, в приговоре зачитывают: «освободить из-под стражи», т. е. тюремного заключения, на самом деле это эвфемизм для психотюрьмы. Она ограждена забором (вместе с обычной тюрьмой) и колючей проволокой. По углам, как и в тюрьмах, — «попки», автоматчики. Кроме обычных надзирателей, над тобой стоят санитары-уголовники, медсестры, врачи. Так что стражи здесь больше, чем в обычных тюрьмах.
Режим. В 6 часов утра — подъем. Раздача махорки или папирос. Туалет. Водят или все палаты разом, или по-палатно. Часто ведут строем. В туалете идет борьба за место. Тех, кто прорвался к дырке, подгоняют. Тех, кто послабее и «презреннее», сгоняют. Некоторые не могут мочиться, когда их подгоняют (вырабатывается своеобразный невроз ожидания). Возникают драки. В туалет врываются санитары, бьют дерущихся, выгоняют из туалета. За сутки — шесть выводов в туалет. Из них три — с курением (выдается три чайных ложечки махорки или 2-3-5 сигарет). Трижды в день — кормежка.
Перед завтраком и ужином специальный дежурный из больных выдает продукты, закупленные в ларьке или переданные родными. Выстраивается очередь (или выпускают по 3–5 человек).
Рядом с раздатчиком сидит медсестра, записывает, кому сколько выдано. Это делается для того, чтобы не брали себе продукты санитары, чтоб не разбирали другие больные. Но это не помогает. Санитары, не получающие из дому продуктов (им не положено по режиму содержания), всегда голодны и потому, как хищники, поджидают тебя, как только направляешься за продуктами.
— Колбаса есть? Банку консервов и яблок! Сахару еще набери — мне и Ваське.
Приходится ухитряться из-под носа медсестры стащить банку или кусок колбасы в карман (все положено оставлять в мисках, которые унесешь потом в столовую).
Попробуй откажись, не дай санитару. Ни достаточного количества курева, ни в туалет вне распорядка не выпустят. И нужно еще так распределить, чтоб за пол-месяца каждый санитар получил чтото (из посылок, которые из дому разрешается присылать два раза в месяц, из передач во время свиданий да закупленное в ларьке). И стыдно не дать больным, тем, кто ничего не имеет из дому (а таких — половина).
Некоторые, действительно больные, отдают санитарам почти все продукты — лишь бы курить пускали.
Врачи пытаются бороться с этим, пытаются ловить тех, кто отдает масло или консервы. Однажды в 9-м отделении устроили облаву и обнаружили у многих недостачу (по списку имеющихся, вернее, должных быть продуктов). Стали вызывать больных и, угрожая серой, требовать, чтоб сказали, какому санитару отдали продукты. Некоторые «выдали» санитаров.
Вызвали и меня.
— Леонид Иванович! — строгим голосом начала Нина Николаевна Бочковская, начальник 9-го отделения. — Кому вы отдали банку консервов?
— Вы же понимаете, что не скажу.
— Как вам не стыдно. Эти негодяи грабят больных. Вы же стоите за «справедливое» общество, а сами покрываете грабителей.
Молчу, так как каждое слово — потом — будет интерпретироваться как обострение заболевания. Правда, молчание — тоже плохой симптом.
Пытаюсь как-то отговориться:
— Брать все равно будут, пока не отменят ограничения на курево и туалет, пока в руках санитаров власть.
— Нет, мы вовсе запретим пускать в туалет без разрешения медсестры.
— Тогда у многих заболеет мочевой пузырь.
Серу мне так и не назначили — побоялись моей жены. Другим не выдавшим — назначили. Но «брали» продукты всё так же.
После завтрака или обеда — одночасовая прогулка. Положено по закону два часа, но начальство говорит, что мал прогулочный дворик. И в самом деле, 13 отделений пропустить через него трудно. Приходится набивать по 2–3 отделения. В теплые месяцы — по 100 человек. Наплевано, наблевано (от лекарств у многих рвота). Я ходил туда лишь для того, чтобы встретиться с другими политическими, узнать новости.
Раз в 7-10 дней — баня. Набивают в нее так, что под одним душем 3–4 человека. Толкаются, дерутся. На все мытье отводится так мало времени, что многие — те, кто не умеет бороться за место под душем, — успевают лишь грязь по телу развести. Вода то ледяная, то кипяток.
В 10 часов вечера — отбой. Всю ночь в глаза — яркий свет лампочки.
Раз в неделю из библиотечки, составленной из книг больных, выдают книги. В основном такая гадость, что читать невозможно.
Раз в несколько месяцев трусят от пыли матрацы и подушки, прожаривают от насекомых. Многие заключенные настолько слабы физически, что не могут нести на себе матрац. Санитары взваливают дополнительный матрац на другого больного. Тот ругается…
Выбивают пыль палками. Но для этого нужно еще захватить себе место для матраца. Многие уносят матрац назад, так и не выбив пыль, — подгоняют санитары.
День обычный
Туалет, перекур, завтрак. Сплю под влиянием нейролептиков. Просыпаюсь от криков. Санитары бьют больного за нахальное поведение. Тот кричит, что хочет в туалет (а продуктов у него нет или давно уже как не давал этому именно санитару). Прибегает сестра:
— Иваненко! Ты почему хулиганишь?
— В туалет хочу.
— Курить опять.
— Нет. По___
— Не выражайся. Обманываешь, опять курить.
Если медсестра «добрая»:
— Ладно. Только присмотреть, чтоб не курил. Все пальцы вон обгорели от махорки.
Кто-то громко поет матерную песню.
Другой столь же громко поет другую, еще похабнее. Третий рассказывает о своих сесксуальных похождениях:
— Заскочили мы в село к финнам. Ни души. Смотрю, прячется одна. Я «дуру» (пистолет) вынимаю и на нее. «Ложись» — говорю, потом показываю. Легла…
Далее следуют все подробности расправы с финкой.
Я с интересом слушаю
