Татьяна Сухотина-Толстая - Дневник

«Suivez le sentier, madame, vous verrez une porte en bois et a cote une autre petite. Allez, c'est la».[290]

Я прошла до часовни и отворила дверь. Маленькая церковь. Ряды стульев, женщины молятся, шепчут. Впереди стоит стеклянная клетка, и в ней лежит, сложивши руки, «Блаженная Бернадетта». Очень красивое лицо, спокойное, голова наклонена немного на левую сторону. Совершенно не разложившаяся.

Я постояла и пошла назад мимо шляпок, фотографий и т. п. И думала, что пусть в этой религии много суеверия, много ненужного — но насколько «Блаженная Бернадетта» действительно счастливее мирских людей. Жизнь в совершенствовании своей божественной сущности, в работе среди природы, в борьбе со страстями, неизбежно приносящими горе и бедствия, — насколько она разумнее и счастливее нашей суетной жизни с удовлетворением бесконечных ненужных мирских потребностей.

Вечером была лекция и после лекции концерт. Театр переполнен. Цветы, аплодисменты, слова: «Vous avez sue unir toutes les parties, toutes les haines»[291] — и т. д.

Вечером пригласили ужинать. Отказалась и ушла спать.

Между прочим, когда «monsieur le maire»[292] вез меня в своем автомобиле на лекцию, я его спросила о Бернадетте.

— Peuh, madame, се sont des blagues des catholiques.

— Mais comment cela se fait il qu'elle n'est pas decomposee?

— Oh e'est la propriete du sol. On l'а deterre elle n'etait pas decomposee.

— Mais pourquoi elle seule? Et les autres?

— Il n'y avait pas d'autres. Il n'y avait qu'elle dans cet endroit. Et puis on l'а vernie, embaumee.[293]

Он, кажется, подумал, что я верю чуду, и с презрением замолчал.

Нет, я чуду не верю. Но я думаю, что чистая, целомудренная жизнь могла сделать то, что тело не разложилось, особенно в благоприятной почве.

Таня разговлялась у Маруси Морозовой и девочек Тамары. Не говела, не постилась, в церковь не ходила к заутрене, а ночью сочла нужным есть пасху и кулич и пить вино. Мяса она, как и я, не ест. Мы уже не можем есть тело убитых существ.

Таня пришла в 6-м часу. Было совсем светло. Я, конечно, ждала ее. Мы обе не выспались, и вчера целый день обеим нездоровилось.

В нынешнем году я не делала никаких приготовлений к Пасхе: не красила яиц, не делала пасхи, не пекла кулича. Глупо это все и не для кого. Но все-таки было немного грустно. Что значит привычка, воспоминания и традиции! Вспоминались прежние приготовления: задолго до Пасхи приготовлялось белое платье, красились самые разнообразные яйца, шли разговоры о том, где быть у заутрени. Выбиралась церковь, куда ехало большинство знакомых. Обсуждался вопрос, кого пригласить разговляться.

Семен Николаевич задолго растирал желтки с сахаром, отжимал и протирал творог. Няня и Дуничка носили готовые куличи и пасхи, завязанные в салфетки, освящать в наш приход. В 12-м часу ночи мы с мама шли одеваться и приказывали запрягать карету. Сергей Петрович надевал ливрею, и мы ехали обыкновенно в дворцовую церковь в Кремль. Мама ее любила по воспоминаниям детства. Это был приход Берсов. И там она венчалась.

В церкви все дамы и девушки в белых платьях, а мужчины во фраках и мундирах.

После заутрени ехали домой. Там был приготовлен «пасхальный стол» с куличами, пасхами, окороком, заливной осетриной, пестрыми яйцами и т. д. Все ели нездоровую, тяжелую пищу и под утро расходились спать.

Папа никогда не участвовал ни в приготовлениях, ни в поездке в церковь, ни в ночном разговенье. Мы к этому привыкли, не удивлялись и не спрашивали ни у него, ни у себя причины этого. У мама была такая крепкая уверенность в том, что все это необходимо, что мы, дети, подчинялись. Конечно, мы у заутрени не молились и не верили в воскресение Христа. Но в необходимости соблюдения обряда мы не сомневались.

Может быть, поэтому вчера, когда я готовила и накрывала свой и Танин скромный завтрак в нашей маленькой кухоньке, мне было немножко грустно. Вареный рис и жареная картошка — вот наше меню вчерашнее. Стаканы из-под горчицы, старая клеенка в виде скатерти.

Я не жалуюсь. Но иногда грустно. А главное, обидно, что нет времени на дело, которое, может быть, одна я могла бы сделать. Столько хочется и надо писать. Начала переводить на английский язык свои детские воспоминания. Начала лекцию «Толстой и мир». Заказана лекция «Tolstoi sur la bonte».[294] Это — для «Semaine de la bonte».[295]

Эта последняя мне не очень по душе: bonte[296] есть следствие религиозного взгляда на жизнь — результат, а не источник.

Хочется в Академии прочесть лекцию о Ге. Главная мысль: творчество заражает и живет, если художник горит любовью. А приходится подметать, стелить постели, готовить завтрак, обед, мыть посуду. Денег нет совсем. Живем на ту тысячу, которую Таня получает, и на деньги, которые платят три жильца. Иногда перепадают гонорары за лекции. Но это не много. И часто я читаю бесплатно. Это приятнее.

Дела Академии пугают. Затрачены те 25 000 фр., которые дала Loup Mayrisch. Учеников нет еще. Помещение не вполне готово, предстоят еще расходы, а денег нет. Приходится просить посторонней помощи, а это тяжело. Я написала двоим и не получила ответа.

Сижу в Академии второй день от 3–4 часов, как объявлено в летучках, которые мы напечатали, и никто почти не приходит.

Начинаю не на шутку бояться за судьбу Академии. Деньги все вышли, и мало надежды на новые поступления. Учеников записалось очень мало. С таким количеством не стоит начинать.

Неужели это дело лопнет? Стыдно перед Loup, что пропадут ее 25 т. ф. и жалко потраченного труда и обманутых надежд.

Я слишком понадеялась на свои силы. Я стара и занята бесчисленным количеством дел.

Вчера в «Последних Новостях» был фельетон о дневнике матери второй части. В последнее время в воздухе носится не только оправдание, но сочувствие ей, и в противовес — осуждение отца. Когда я взялась ее публично защищать, я не желала этого.

Конечно, отец был тысячу раз прав, когда отказывался кому-либо, когда-либо возражать на все клеветы, нападки, подделки.

Можно молчать, когда на тебя нападают. Но когда нападают, не понимая, на самых близких и любимых людей, трудно молчать. И со стороны подбивают: «Вы не имеете права молчать. Всякий скажет, что если дети молчат, — значит, говорят и пишут правду».

1931

Записать к «Детству»: «Мне теперь неприятно вспоминать о том, что на елку мы были так отделены от крестьянских и дворовых детей: мы входили через другие двери, игрушки были гораздо роскошнее. Тогда же это было так привычно, что даже отец это находил естественным».

К их драме: «Мать не была корыстолюбива. Нажива имела для нее только тот смысл, чтобы иметь возможность продолжать ту жизнь, к которой привыкла семья. Никогда она о деньгах не разговаривала. Если бы она придавала им значение, наверное, она возбудила бы в нас интерес к ним. Мы же все выросли совершенно лишенные этого интереса, и только невозможность жить так, как они привыкли жить дома, заставила братьев заботиться о деньгах».