Владимир Полушин - Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

Этим декабрем Николай Степанович вместе с Анной Андреевной побывал на выступлении футуристов Бурлюков, Владимира Маяковского, Елены Гуро и Крученых. Вообще о том, как он относился в эти годы к футуристам, писал в своей книге «Полутораглазый стрелец» футурист Бенедикт Лившиц, описывая совместное существование футуристов и акмеистов в «Бродячей собаке»: «…„Бродячая Собака“ открывалась часам к двенадцати ночи… Затянутая в черный шелк, с крупным овалом камеи у пояса, вплывала Ахматова, задерживаясь у входа, чтобы по настоянию кидавшегося ей навстречу Пронина вписать в „свиную“ книгу свои последние стихи… В длинном сюртуке и черном регате, не оставлявший без внимания ни одной красивой женщины, отступал, пятясь между столиков, Гумилёв, не то соблюдая таким образом придворный этикет, не то опасаясь „кинжального“ взора в спину… Сколько ни старались будетляне снискать его (Пронина. — В. П.) доверие, все было напрасно. Не уважал нас Пронин, да и только. Уважал Пронин падших „великих“: перепившихся парламентариев, дурачащихся академиков, Давыдова, поющего цыганские романсы с „мизинчика“… Мы же, футуристы, были падшими от рождения… Мы не были в фаворе у „собачьих“ заправил. На цветных афишках с задравшим лапу лохматым пудельком, которые Пронин циркулярно рассылал друзьям и завсегдатаям „Бродячей Собаки“, никогда не красовались уже громкие имена будетлян… Совсем иное положение занимали в „Бродячей Собаке“ акмеисты. О них даже в гимне („Гимне „Бродячей собаке““. — В. П.) с похвалой отозвался Кузмин:

Цех поэтов — все „Адамы“,Всяк приятен и не груб.

Ахматова, Гумилёв, Зенкевич, Нарбут, Лозинский были в подвале желанными гостями. Но и на Мандельштама, и на Георгия Иванова, дружившего с нами, Пронин посматривал косо… Было бы, однако, ошибкой представлять себе символистов, акмеистов и будетлян в виде трех враждующих станов, окопавшихся друг от друга непроходимыми рвами и раз навсегда исключивших для себя возможность взаимного общения… Пожалуй, один только Гумилёв, не отделявший литературных убеждений отличной биографии, не признавал никаких ходов сообщения между враждующими станами и, глубоко оскорбленный манифестом „Идите к черту“, избегал после выпуска „Рыкающего Парнаса“ всяких встреч с будетлянами. <…> Исключение он делал лишь для Николая Бурлюка, отказавшегося подписать ругательный манифест: с ним он поддерживал знакомство и охотно допускал его к версификационным забавам „Цеха“, происходившим иногда в подвале…»

В четверг 13 декабря 1912 года в «Бродячей собаке» должен был состояться вечер «Парижский игорный дом на улице Луны (1814)», посвященный 100-летию Отечественной войны 1812 года и Наполеону. В программе были объявлены выступления С. Ауслендера, С. Городецкого, Н. Гумилёва, М. Кузмина, П. Потемкина, Вл. Пяста, А. Радакова, Ф. Сологуба. Цена входного билета была высокой: по предварительной записи десять рублей, а в день премьеры — по двадцать пять рублей. Вечер начинался в двадцать два часа. Обычно вход для действительных членов и друзей «Собаки» стоил от двадцати пяти копеек до рубля, а гостям — от полутора до пяти рублей. Хотя бывали и исключения. Данный вечер был исключением. Костюмы для представления были изготовлены по эскизам художника С. Ю. Судейкина. Блока и Гумилёва попросили написать тексты к сценам представления. Еще 7 октября 1912 года Блок записал в дневнике: «Люба просит написать ей монолог для произнесения на Судейкинском вечере в „Бродячей Собаке“ (игорный дом в Париже сто лет назад). Я задумал написать монолог женщины (безумной?), вспоминающей революцию. Она стыдит собравшихся». Действие гумилёвской сцены происходило в «игорном доме в Париже 1813 года». Гумилёв сделал героем претендента на престол Майорки, который проигрывает в карты свой будущий трон. Блок не написал ничего. Гумилёв подготовил сцену «Коварная десятка». Позже он доработал ее и под названием «Игра» опубликовал в «Альманахе муз» в 1916 году. Писали к этому вечеру свои пьесы и М. Кузмин, и П. Потемкин. Но… разрекламированный и готовящийся несколько месяцев вечер не состоялся. Что помешало его проведению — понять трудно. Зато прошел с большим резонансом следующий вечер 19 декабря. Несмотря на то, что за два дня до вечера в газете «Русская молва» появился злобный пасквиль, названный памфлетом, скрывшегося за странным псевдонимом Мимоза — Бориса Садовского, назывался он «„Гиперборей“ — „Аполлон“ — сапожник».

В программе вечера была объявлена «Лекция Сергея Городецкого „Символизм и акмеизм“ Тезы». После лекции начались эмоциональные прения, в которых приняли участие известные представители нового направления поэзии: Н. Гумилёв, Вас. Гиппиус, Кульбин, М. А. Долинов, Д. В. Кузьмин-Караваев, И. С. Габриелли, Е. А. Зноско-Боровский, С. С. Позняков, В. Р. Ховин. Это было вызвано полемичностью самого доклада. Зноско-Боровский отметил как недостаток, что докладчик, «характеризуя акмеизм как движение общекультурное, не коснулся вопроса о театре». В конце концов, он сделал вывод, что акмеизм как школа, отличная от предыдущих, не существует. Отклики на этот вечер и доклад Городецкого скоро появились в печати.

Конечно, не могла остаться в стороне газета «Русская молва». 22 декабря Я. Рабинович (скрывшийся под псевдонимом О. Ларин) писал: «Гумилёв, дополняя докладчика, останавливается на том, что Сергей Городецкий отнесся к символизму как читатель, а не как поэт и историк литературы. Символизм прожил более 25 лет и представляет собой великое явление. Акмеизм же исходит из символизма и имеет с ним точки соприкосновения. К числу характерных особенностей акмеизма относится и то, что он выдвигает „мужскую струю в поэзии“ в противоположность „женской струе“, которую выдвигал символизм».

Аналогичный отзыв о выступлении Николая Гумилёва появился в газете «Речь».

Писали о вечере и докладе Городецкого и другие газеты и издания: «День», «Биржевые ведомости», «Заветы», «Жатва», «Русская мысль», «Северные записки»…

Возникает естественный вопрос: почему с докладом выступил не Гумилёв, а Городецкий? По всей видимости, Николай Степанович дорабатывал в это время свою статью для первого номера «Аполлона». Ему важно было услышать со стороны, что скажут по поводу акмеизма другие, как отреагирует пресса, какие слабые стороны они найдут и что можно будет учесть в своей статье. Анна Андреевна в воспоминаниях описала довольно интересный эпизод: «Глеб Струве прав, говоря, что Сергей Городецкий был случайной фигурой в акмеизме, я помню, как в Царском Селе очень поздно вечером без зова и предупреждения пришел С. Маковский (Малая, 63) и умолял Колю согласиться на то, чтобы статья Городецкого не шла в „Аполлоне“ (т. н. манифест), потому что у него от этих двух статей (Гумилёва и Городецкого. — В. П.) такое впечатление, что входит человек (Гумилёв), а за ним обезьяна (Городецкий), которая бессмысленно передразнивает жесты человека. Рассказывая мне об этом, Н. С. заметил, что, может быть, Маковский и прав, но уступить нельзя».