Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
21 августа «Нортумберленд» во главе своей эскадры достиг острова Мадейра, принадлежавшего союзнице Англии — Португалии. Здесь, в местном порту Фуншал, эскадра пополнила свои запасы провизии. Весь этот день с моря неистово дул ураганный ветер — сирокко, погубивший почти все виноградники острова. По воспоминаниям Маршана и О'Мира, даже мощный «Нортумберленд» «швыряло из стороны в сторону», а местные жители суеверно приписывали разрушительное вторжение к ним сирокко… Наполеону[1857].
От Мадейры до Святой Елены английская эскадра с французскими изгнанниками шла ещё почти (без одной недели) два месяца, но уже ничего нового, кроме, пожалуй, приступов морской болезни да ещё пойманной 90-килограммовой акулы, внутри которой сохранились остатки одежды человека, Наполеон и его свита больше не увидели и не ощутили. Правда, однажды эскадра Кокбэрна встретилась с тремя французскими военными кораблями, и по «Нортумберленду» прошёл слух, что это «флотилия, посланная для спасения Наполеона», но такой слух был сразу же опровергнут как совершенно неправдоподобный[1858] (в самом деле, кто и где мог бы узнать о маршруте «Нортумберленда» и успеть встретиться с ним в Атлантическом океане, чтобы спасти Наполеона?).
Наконец 15 октября с верхней палубы «Нортумберленда» его вольные и невольные обитатели увидели перед собой зловещую панораму острова Святой Елены, о котором английский хирург Уолтер Генри именно тогда отозвался как о «самой ужасной, самой мрачной из скал, какую только можно вообразить»[1859], а Марина Цветаева через 120 лет напишет стихи:
Чёрные стены
С подножием пены.
Это — Святая Елена[1860].
Действительно, по описаниям очевидцев, остров представлял собой возвышавшееся посреди моря нагромождение чёрно-базальтовых скал, изрезанных уродливыми расщелинами и утыканных английскими пушками. «Когда судно приближается к острову, — читаем у Эмиля Людвига, — ущелье над гаванью кажется вратами ада, а чёрные стены — созданными руками демонов»[1861]. Не зря «один британский писатель» подобрал для острова такое определение: «Это логово сатаны на Юге»[1862].
Пока Наполеон, его соратники и слуги высаживаются под английским конвоем на остров Святой Елены, ознакомимся с тем, что происходило в это время во Франции. Сразу скажу: если бы узники Святой Елены, вступая в «логово сатаны», знали о жертвах «белого» террора, который свирепствовал тогда на их родине, состояние их душ, и без того уже подавленное, было бы ещё мучительнее.
Вот как преобразилась Франция, после того как Наполеон отрёкся от престола и оставил Париж (а затем — и Мальмезон, и Рошфор). Поначалу депутаты и пэры двух палат французского парламента (в большинстве своём) тешили себя иллюзией договориться с монархами седьмой коалиции о том, чтобы Франция сама, без иностранной оккупации, могла бы конституироваться в новый порядок — без Наполеона, но и без Бурбонов. Прежде всего, уже 25 июня (в тот день, когда Наполеон отбыл из Парижа в Мальмезон), шестеро делегатов от обеих палат, которых возглавлял республикански настроенный М.Ж.П. Лафайет, спешно выехали навстречу подступавшим к Парижу войскам с предложением заключить перемирие.
Эта мирная миссия обернулась трагикомедией. Александр I, на которого Лафайет возлагал особые надежды, отказался вступать с делегатами в переговоры без согласия на то других монархов, а к Францу I, Фридриху-Вильгельму III и лорду Р.С. Каслри их даже не допустили (впрочем, едва ли на кого-то из этих троих делегаты могли рассчитывать). Тем временем союзные армии шли и шли к Парижу. В итоге «удручённые делегаты вернулись в столицу в обозе союзников»…[1863] вслед за Людовиком XVIII.
Да, 8 июля «христианнейший король» Людовик Желанный (по мнению роялистов) и просто «старый подагрик в английских гетрах» для большинства нации[1864] вновь — под охраной почти полумиллионного воинства интервентов — вернулся в Париж на трон, освободившийся после отречения Наполеона. Ф.Р. Шатобриан саркастически подметил различие между повторными воцарениями Наполеона с его «полётом орла» и Людовика с доставкой его к трону в оккупационном обозе: «Бонапарт возвратился во главе 400 французов; Людовик XVIII возвращается позади 400 тыс. чужестранцев»[1865].
Накануне Временное правительство по инициативе Фуше подписало в Сен-Клу с Веллингтоном и Блюхером акт о капитуляции Парижа, согласно которому французские войска отводились за Луару, а союзные — вступали в столицу Франции. В тот же день Временное правительство под угрожающие выкрики прусских солдат, окруживших Тюильрийский дворец, торжественно признало Людовика XVIII своим государем и на этом прекратило своё существование. Людовик уже заранее начал формировать новый состав кабинета министров. Ключевые посты в нём заняли буквально ошалевшие от счастья (как выяснилось, недолгого) пока всё ещё непотопляемые Талейран и Фуше: первый из них стал главой правительства и министром иностранных дел, второй (уже в пятый раз за свою карьеру) — министром полиции. Очевидец их совместного визита к Людовику за этими назначениями Ф.-Р. Шатобриан картинно описал то, что он увидел. «В приёмную безмолвно вошли порок об руку с преступлением — господин Талейран с господином Фуше; адское видение медленно проплыло мимо меня и скрылось в кабинете короля. Фуше спешил поклясться своему повелителю, что будет служить ему верой и правдой; верноподданный цареубийца, преклонив колена, жал рукой, приблизившей смерть Людовика XVI, руку брата короля-мученика; клятву скреплял епископ-расстрига»[1866].
А что же парламентские палаты? Что с ними стало? Палата пэров уже 7 июля, увидев, что сад и двор Люксембургского дворца, где она заседает, оцеплены батальоном прусской пехоты, приняла решение о самороспуске. Нижняя Палата продолжала, что называется, толочь воду в ступе (пытаясь найти консенсус со всеми, кроме Бурбонов) весь день 7-го и назначила очередное заседание на 8 июля. Однако утром 8-го депутаты, явившиеся продолжить свою говорильню, обнаружили, что двери Бурбонского дворца для них закрыты и охраняются английскими солдатами. Оказалось, что Людовик XVIII распустил Палату. «Многочисленные зрители, собравшиеся у входа в Палату, — удовлетворённо писал об этом великий англичанин Вальтер Скотт, — с насмешками и издевательствами наблюдали за возмущёнными и расстроенными депутатами»[1867].
Наверное только теперь депутаты, наконец, поняли то, чего до сих пор странным образом не понимали: «убрав Наполеона, они
