Столицы мира (Тридцать лет воспоминаний) - Петр Дмитриевич Боборыкин
— Это Богъ знаетъ что за молодежь — говаривалъ онъ мнѣ на эту тему. — Вотъ нашъ съ вами общій знакомый, это— какая-то мудрорыбица!
И у себя дома, и въ кафе за стаканомъ грога, и за обѣдомъ въ ресторанѣ Герценъ увлекалъ своей бесѣдой. Онъ могъ цѣлыми часами сряду разсказывать, спорить, защищать и нападать. Тургеневъ, говоря со мною разъ о его темпераментѣ и вспоминая подробности его супружеской жизни, замѣтилъ:
— He желая этого, А. И. подавлялъ и жену, и всѣхъ домашнихъ своимъ разговорнымъ темпераментомъ. Бывало бѣдная жена его совсѣмъ посоловѣетъ; а у себя онъ въ часъ ночи только расходился и способенъ былъ просидѣть до пѣтуховъ.
Трудно было со стороны догадаться, что Герцена уже подтачивала тогда серьезная болѣзнь — діабетъ. Разъ, зайдя ко мнѣ, по возвращеніи изъ Италіи, откуда онъ привезъ свою больную старшую дочь, онъ показалъ мнѣ на рукѣ, около сгиба, припухлость.
— Вотъ видите, это всегда у меня бываетъ отъ внутренняго волненія. Меня испугала депеша моего сына о здоровьѣ дочери и сейчасъ же діабетъ далъ себя знать вотъ въ этомъ гвоздѣ—«сlои», какъ называютъ французы.
Но онъ не берегъ себя, постоянно выходилъ и на публичной лекціи Вермореля въ salle des Capucines, гдѣ было очень жарко, простудился, слегъ, и черезъ нѣсколько дней его не стадо. Воспаленіе легкихъ на почвѣ діабета было осложнено нарывомъ, и мы уже за два дня до смерти знали, что онъ не встанетъ. На его похороны собралось не мало французовъ; но это все былъ больше совершенно безвѣстный народъ изъ тогдашнихъ рабочихъ революціонныхъ кружковъ. Они его знали, какъ знаменитаго русскаго эмигранта, и всѣ оппозиціонныя газеты напечатали о немъ сочувственные отзывы. Но, повторяю, за всѣ эти мѣсяцы знакомства моего съ Герценомъ я не видалъ, чтобы у него была какая-нибудь особенная связь съ тогдашней парижской интеллигенціей И все-таки же, за всѣ тридцать лѣтъ, я не знавалъ въ Парижѣ ни одного русскаго семейнаго дома, который игралъ, хотя бы такую роль. Въ моемъ романѣ «Солидныя добродѣтели», (гдѣ какъ разъ захваченъ періодъ отъ моего перваго пріѣзда въ Парижъ до ФранкоПрусской войны) есть образчики тогдашней русской молодежи изъ нелегальнаго міра. Къ нимъ надо прибавить тѣхъ молодыхъ ученыхъ, которые пріѣзжали въ Парижъ для своихъ спеціальныхъ цѣлей. Тогда не было ни русскаго клуба, никакого кружка или общества, гдѣ бы происходилъ постоянный обмѣнъ симпатій между французами и русскими; и съ кѣмъ я ни сталкивался изъ выдающихся французовъ, я ни въ комъ тогда не находилъ особеннаго интереса къ моему отечеству. Bee по этой части сколько-нибудь цѣнное я отмѣтилъ въ предыдущихъ главахъ, вспоминая о крупныхъ личностяхъ изъ міра знанія, литературы и искусства.
Къ половинѣ 70-хъ годовъ окончательно поселился въ Парижѣ И. С. Тургеневъ. Онъ жилъ въ домѣ Віардо, въ Rue Douai; а лѣтомъ на виллѣ въ Буживалѣ. У него, по условіямъ его обстановки, не могло образоваться настоящаго центра для русскихъ; но много молодыхъ людей, писателей, художниковъ и эмигрантовъ, обращались къ нему. Онъ сошелся съ кружкомъ парижскихъ «натуралистовъ», поддерживалъ Э. Зола, былъ пріятелемъ Флобера и постояннымъ участникомъ обѣдовъ въ ресторанѣ Маньи. Къ 1878 году, на первомъ писательскомъ конгрессѣ, онъ единогласно былъ выбранъ въ президенты. И можно прямо сказать, что въ лицѣ его наша литературная интеллигенція одна только и поддерживала серьезную связь съ французами, задолго до взрыва русско-французскихъ манифестацій. На проводахъ тѣла Тургенева изъ Парижа, тамошняя интеллигенція впервые воздала такъ торжественно дань сочувствія и уваженія русскому романисту, и рѣчь Ренана была прочтена всей Европой; а изъ статей посвященныхъ Тургеневу по поводу его смерти, статья Вогюэ оказалась одной изъ самыхъ талантливыхъ и содержательныхъ.
Къ концу 70-хъ годовъ русские стали наѣзжать еще чаще. Выдающіеся члены эмиграціи окружили себя представителями крайнихъ партій; въ Латинскомъ кварталѣ появилось больше нашихъ студентовъ и студентокъ. Но признаковъ особеннаго сближенія между русскими и французами я не замѣчалъ въ цѣлый рядъ моихъ пріѣздовъ въ Парижъ. Когда высшимъ вліяніемъ пользовался Гамбетта, онъ выручалъ нѣкоторыхъ русскихъ эмигрантовъ, но это должно было, конечно, охлаждать температуру въ офиціальныхъ дипломатическихъ сношеніяхъ двухъ странъ. Барская русская колонія въ Парижѣ то же разрасталась, но, вплоть до конца 8о-хъ годовъ, что-то не замѣтно было какихъ-нибудь особенно дружественныхъ проявленій. И я уже имѣлъ случай говорить, что въ нашихъ дворянско-свѣтскихъ сферахъ никогда не было серьезныхъ симпатій къ тому, что Франція и французскій народъ представляютъ собою самаго лучшаго и достойнаго изученія. То же, въ сущности, продолжается и по сей день. Русская колонія — на лѣвомъ берегу Сены — студенты, художники, курсистки — нѣсколько болѣе сплотились между собою, сходились на вечеринки, устраивали даже благотворительные вечера, но все это имѣло значеніе только для ихъ жизни на чужбинѣ. А связь съ французами, если и закрѣплялась, то опять-таки въ извѣстныхъ только кружкахъ, среди вожаковъ крайнихъ партій, въ томъ, что составляетъ интеллигенцію парижскаго рабочаго класса. Такъ стоитъ. дѣло и до сихъ поръ. И пріѣзжайте вы въ Парижъ — вы не найдете тамъ никакого центра: клуба, общества, учрежденія, салона, гдѣ бы теперешній «альянсъ» сказывался постоянно, какъ нѣчто прочное, вошедшее въ духовную жизнь французской: столицы. Манифестами въ Тулонѣ и въ Парижѣ пронеслись какъ шквалъ; онѣ вызвали во всей Франции подъемъ национальнаго чувства; но въ этомъ чувствѣ главный мотивъ — свои патриотическия мечты и упования а не безкорыстное влечете къ, намъ, русскимъ, какъ носителямъ
