Столицы мира (Тридцать лет воспоминаний) - Петр Дмитриевич Боборыкин

Отъ автора

Книга „Столицы міра" начата была болѣе десяти лѣтъ назадъ. Въ ней я предлагаю русскому читателю итоги заграничныхъ наблюденій, личныхъ испытаній и знакомствъ съ самыми выдающимися людьми ХІХ-го вѣка въ двухъ крупнѣйшихъ центрахъ европейскаго культурнаго человѣчества — Парижѣ и Лондонѣ.

Она не могла появиться въ печати раньше — не по вине автора.

Но ея смыслъ и значеніе отъ этого врядъ ли много потеряли. Она была задумана не съ цѣлью дать самоновѣйшее описаніе Парижа и Лондона: этому удовлетворяетъ каждый порядочный гидъ; а какъ вторая половина воспоминаній, оцѣнокъ, думъ и впечатлѣній русскаго писателя, выступившаго въ литературу въ шестидесятыхъ годахъ — половина заграничная, западная, въ pendant къ моимъ чисто русскимъ; воспоминаніямъ, которыя я началъ печатать съ 1906 г.

Она обнимаетъ періодъ въ цѣлыхъ тридцать лѣтъ: съ 1865 по 1895 г. Эта полоса жизни въ обѣихъ столицахъ міра и въ двухъ передовыхъ странахъ — Франціи и Англіи особенно яркая, почти заканчивающая собою XIX вѣкъ. То, что дали самые послѣдніе годы прошлаго столѣтія и самые первые XX-го — прибавило бы мало существеннаго къ этимъ тридцатилѣтнимъ „итогамъ".

I

Всемірное значеніе Парижа и Лондона. — Неизбѣжность параллели. — Что эти города представляютъ собою для насъ, русскихъ? — Гдѣ искать прочнаго мѣрила оцѣнки? Сорокъ слишкомъ лѣтъ проходятъ передо мною — съ той минуты, когда я, впервые, въ октябрѣ 1865 г., попалъ въ одну изъ «столицъ міра» — въ Парижъ

Ни Парижъ, ни Лондонъ не утратили, съ техъ поръ, своего значенія и престижа. Англичане, несмотря на живучее и энергическое чувство національнаго достоинства, не позволяли себѣ называть Лондонъ «столицей міра». Французы въ этомъ, какъ и во многомъ, выказываютъ себя гораздо менѣе скромными. Они не дожидались того, чтобы другіе народы признали за ихъ столицей такое всемірное превосходство. Припомните предисловіе, написанное Викторомъ Гюго въ 1867 г. къ «Путеводителю по Парижу», изданному тогда, по поводу всемірной выставки. Метафоры, потоки восторженнаго краснорѣчія, съ какимъ-то апокалипсическимъ пошибомъ, принадлежали «поэту-солнцу»; но каждый французъ, читая это вступленіе, вибрировалъ въ униссонъ съ авторомъ. И тогда успѣхъ всемірной выставки, сдѣлавшейся обще-міровымъ торжищемъ и съѣздомъ всѣхъ венценосцев, служилъ какъ бы неопровержимымъ доказательствомъ того, что Парижъ действительно столица міра.

Мы, русскіе, могли бы, изъ нашего далека, сказать свое безпристрастное слово, сѣмъ болѣе, что за эти тридцать лѣсъ Парижъ былъ для насъ, безъ сомнѣнія, самымъ привлекательнымъ пунктомъ Запада. — Едва ли не искреннѣе, чѣмъ какіе-либо другіе европейцы, нѣкоторые изъ насъ переживали, своими симпатіями и протестами, вое то, что этотъ городъ испыталъ, блистательнаго и позорнаго. За исключеніемъ, быть можетъ, извѣстной доли европейскихъ и американскихъ южанъ-испанцевъ и румыновъ — всѣ остальныя крупныя культурпыя расы (даже и сѣверо-американцы, несмотря на свои традиціонныя симпатіи къ Франціи) не болѣе насъ — въ массе — свободны отъ національныхъ пристрастій и предубѣжденій, а нѣкоторые и гораздо менѣе. Ни англичанинъ, ни нѣмецъ не могутъ отрѣшиться отъ слишкомъ яркаго созданія своей индивидуальности и отъ въѣвшагося въ нихъ чувства стародавняго соперничества. Искусственно подстроенное «сердечное соглашеніе» между Франціей и Англіей, передъ Крымской войной, не оставило никакихъ прочныхъ слѣдовъ. А событія 1870 г. вырыли пропасть между Франціей и ея сосѣдями, на востокъ и на югъ…

Я не буду теперь касаться того, что произошло между Франціей и Россіей, по поводу «alliance». Манифестаціи дружественнаго характера могли случиться раньше или позднѣе, или совсѣмъ не случиться; я указываю лишь на то, что намъ, русскимъ, было менѣе поводовъ, съ самаго начала шестидесятыхъ годовъ, относиться къ Франціи и къ Парижу съ предвзятыми чувствами и взглядами.

Но каждый изъ насъ, какъ бы оиъ ни былъ увлеченъ своими первыми впечатлѣніями отъ столицы міра, на берегахъ Сены, побывавъ на берегахъ другой рѣки, по ту сторону Канала, непремѣнно возвращался съ такимъ чувствомъ, точно онъ изъ громаднаго города попадаетъ въ красивый городъ болѣе скромныхъ размѣровъ. И тогда все въ этой континентальной столицѣ міра — кажется гораздо мельче; а, главное, ничто уже не даетъ такого ощущенія интенсивной жизни, какъ до переѣзда черезъ Каналъ. Сами французы это признаютъ, съ каждымъ годомъ, все чаше и чаще. И Лондонъ, какъ другая столица міра, сталъ привлекать ихъ, въ послѣдніе пятьдесять лѣтъ, несравненно сильнѣе, чѣмъ прежде.

Но можно ли считать горделивое и восторженное отношеніе французовъ къ своей столицѣ пустымъ задоромъ, можно ли сводить ея роль для иностранцевъ только на фривольное обаяніе огромнаго увеселительнаго мѣста? Парижъ дѣйствительно вмѣщал въ себѣ, въ теченіе нѣсколькихъ вѣковъ, собирательную работу той доли человѣчества, которая призвана его двигать. Какъ бы, въ данную минуту англійская, нѣмецкая, итальянская интеллигенція ни относилась къ нему — разжаловать его нельзя.

И, повторяю, намъ, русскимъ, легче, было бы, чѣмъ другимъ европейцамъ: выработать себѣ широкій и свѣтлый взглядъ на все то, что самая блестящая, нервная и тревожная изъ двухъ столицъ міра пережила и создала во вторую половину вѣка, дожившаго свои послѣдніе годы.

И, въ этомъ дѣлѣ, всякій искренній вкладъ, даже чисто личнаго характера, имѣетъ свою цѣну. По прошествіи сорока лѣтъ знакомства съ Парижемъ, я не могу не сказать ему задушевнаго спасибо, прежде всего, за то, какъ онъ поддержалъ меня въ самую критическую полосу моей жизни. Не знаю, теперешній Парижъ — оказался ли бы онъ такимъ же для русскаго, попавшаго въ него въ моихъ обстоятельствахъ. Но такъ было со мною, и я это говорю не заднимъ числомъ, не переиначивая, съ извѣстнымъ тенденциознымъ окрашиваніемъ, того, что я дѣйствительно испыталъ, въ то время. Мнѣ думается однако, что теперь всякій молодой русскій, отправляющійся въ эту столицу міра, со сколько-нибудь серьезными цѣлями и потребностями, долженъ найти и еще болѣе средствъ и способовъ расширить свой умственный кругозоръ и отдаться изученію самыхъ крупныхъ общественныхъ задачъ. Многое, что тогда было подъ спудомъ, теперь сдѣлалось ходячею монетою, доступно каждому. Мечтанія и замыслы лучшихъ людей Франціи, бывшихъ, въ то время, безсильными врагами господствовавшаго режима, сдѣлались реальною дѣйствительностью, вызвали къ жизни самое широкое движеніе, во всѣхъ смыслахъ.

Въ Парижѣ я испыталъ впервые возраждающее обаяніе центра, куда высшіе духовные интересы приливали со всѣхъ сторонъ, гдѣ можно было и среди легкой, игривой жизни Латинскаго квартала учиться, наблюдать, задумываться надъ выработкой своихъ воззрѣній и упованій. Жилось такъ легко, какъ никогда потомъ. Можно было совершенно забыть о передрягахъ судьбы, ни мало не жалѣть потери состоянія, быстрѣе, чѣмъ гдѣ-либо, стряхнуть съ себя горечь житейскихъ неудачъ. Въ самой скромной студенческой обстановкѣ была извѣстнаго