Фриц Шахермайр - Александр Македонский

Но дело пока не дошло до крайности. В Олимпии Демосфен уже вел переговоры с Никанором, к тому же Афины отвергли предложения Гарпал а. Его наемникам пришлось остаться на мысе Тенар, а он сам прибыл в Афины и был там схвачен. У Гарпала было конфисковано 700 талантов. Однако требования македонян о его выдаче афиняне отклонили. Вскоре в Афинах разразился скандал: содержавшийся под стражей Гарпал бежал, большая часть денег тоже исчезла. Но так как Гарпал по пути на Крит был убит одним из своих людей, дело заглохло. А вопрос о Самосе все еще ждал своего разрешения. Афины пытались избежать войны, но при этом ни в коем случае не хотели отказываться от острова. Леосфен уже собирал наемников на Тенаре. Над Эгейским морем нависла угроза.

Неверно было бы полагать, что Александр избегал столкновения с Афинами, ведь это почти единственный греческий город, который не захотел склониться перед новой автократией. Повсюду, за исключением Афин, царь мог быть доволен действием своего эдикта, который в конечном итоге мог привести к миру и уже теперь с достаточной ясностью демонстрировал непреложную суть нового управления империей. К тому же против эдикта ни с чьей стороны не было выдвинуто никаких принципиальных возражений, и меньше всего со стороны совета Союза.

Вскоре после того как Коринфский союз потерял свое значение, было, по-видимому, уничтожено и особое положение греческих городов, объединенных Ионическим протекторатом. Возможно, сообразуясь с географическим положением, их собирались присоединить к малоазийским сатрапиям.

Александр по-прежнему относился к эллинам крайне благожелательно; об этом свидетельствует, например, его распоряжение о возвращении всех жертвенных даров, похищенных некогда из Греции персами. Однако расхождения с Аристотелем не сгладились и теперь, ибо против философа была бессильна власть покорителя мира. Но в конце концов, так думал Александр, старец должен понять, что для противопоставления эллинов варварам в современном мире нет места. Его рекомендация — управлять одними народами «гегемонически», а другими «деспотически» — устарела. Ведь эдикт об изгнанниках означал конец гегемонического принципа, а принудительное расселение греческих наемников на Востоке говорило о том, что деспотический принцип начал действовать и по отношению к грекам.

Будущие планы Александра начали складываться и созревать еще во время его пребывания в Индии. В Сузах он стал претворять их в жизнь: идею ассимиляции, новую политику по отношению к Греции, реформу армии. Из Суз были посланы в Грецию гонцы, принесшие эллинам еще одну неожиданность: требование царя оказывать ему почести как богу.

Сколь бы странным ни казалось нам это требование, оно легко объяснимо, если рассматривать его как продолжение тяжелейшей борьбы, которую Александр вел в течение всей своей жизни, — борьбы за признание своего абсолютного авторитета, соответствующего его титанической натуре.

Как уже говорилось, царь ощущал в себе поистине вулканические силы, его одолевали грандиозные замыслы, нечто сверхъестественное, таинственное и он стремился найти этому объяснение. И когда жрец Аммона приветствовал его как сына бога, он воспринял это как откровение. Что-то божественнее действительно было в его натуре; ведь он считал себя наследником своего мистического отца. Но вскоре обнаружилось, что очень немногие разделяли его взгляды. Большинство македонян не поняли ни изречения бога, ни невероятных требований царя. Они замкнули свои сердца и предпочли молчать, как обычно молчат люди при проявлении пустого тщеславия у лиц, облеченных властью. Но их мысли и чувства иногда прорывались наружу, как это было с Клитом или в Описе.

Во время инцидента в Бактрии Александру казалось, что с помощью проскинезы найден путь для утверждения сверхъестественного, божественного авторитета царя. Но попытка была слишком смелой, и осуществлялась она сугубо по-восточному. Александр шел на большой риск и проиграл. А когда царь при вступлении в Индию хотел последовать примеру Вакха, он и тут потерпел поражение из-за немилости стихий. Казалось, завоевание божественного авторитета для него невозможно.

Но жажда признания своей божественной сущности у Александра росла по мере того, как созревали его планы владычества над миром. Ему уже недостаточно было называться сыном бога, он ощущал богом себя. Кроме того, интересы империи тоже требовали, чтобы властелин мира пользовался абсолютным божественным авторитетом, и немедленно, а не после его смерти, как это произошло с Гераклом. Таким образом, желание Александра вызывалось не только личными мотивами. Как это не раз бывало, иррациональные устремления царя сочетались с вполне рациональной необходимостью.

Следует отметить, что укреплять авторитет царя требовалось не повсеместно. Египтянами он мог быть доволен, ведь, будучи фараоном, Александр и так воспринимался ими как бог. В Иране, как и вообще в Передней Азии, не существовало обожествления царской власти, но огни, возжигаемые в честь царей, горели теперь для Александра точно так же, как прежде для Ахеменидов. Признание величия и всемогущества царя выражалось здесь в обряде проскинезы. Большего и не требовалось пока от Востока. А на будущее Александр, может быть, помышлял об учреждении единого культа для всей империи.

Но совсем иначе обстояло дело с македонянами и греками. Сам Александр лишил всякого значения свою роль гегемона эллинского союза, так как она больше не отвечала его намерениям и целям, и, конечно, всемогущему властелину титул царя Македонии казался недостаточным. Таким образом, Александру нужно было, чтобы именно на Западе признали его божественную сущность, ведь только так можно было сгладить антагонизм между существующими там представлениями о свободе и новой автократией.

Македонии было чуждо обожествление правящих царей; согласно древним традициям лишь умершим властелинам оказывались почести как героям. Правда, Филипп во время последнего свадебного празднества приказал, чтобы его статую пронесли сквозь толпу вместе со статуями двенадцати богов, как бы приравнивая себя к бессмертным. Это произошло, наверное, под греческим влиянием, ведь уже в Эресе греки посвятили алтарь Зевсу-Филиппиосу, а Исократ обещал Филиппу бессмертие в награду за объявление войны персам. Но для Филиппа все это означало, вероятно, не больше чем еще один драгоценный камень в короне Македонии. Ему и в голову не могло прийти променять родовое царство, полученное по праву наследования, на царство, полученное по божественному праву.

Именно в этом и состояла главная трудность, возникшая перед Александром. Македоняне очень хорошо понимали, что для него новый титул означал конец прежней царской власти. Этим и объясняется их сопротивление и отрицательное отношение Антипатра к обожествлению Александра. До тех пор, пока Антипатр оставался правителем, надеяться на изменение отношения к апофеозу не приходилось. Одного этого было уже достаточно, чтобы сместить Антипатра. От его преемника Кратера можно было ожидать и терпимости, и помощи в вопросе о признании божественности царской власти. Но пока Александр терпеливо выжидал. Согласно одному источнику, он, находясь еще в Индии, попытался добиться, чтобы его матери Олимпиаде оказывали божеские почести. Однако, по-видимому, если это сообщение вообще достоверно, и в этом он не достиг успеха[360].