Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая
А потом под чарующие звуки «Лебединого озера» СССР рассыпался на составные части, как карточный домик. Но к этому моменту мы с сестрой уже проживали в разных государствах: мы с мужем, наш сын с женой и двумя детьми переселились в Израиль.
Первые шесть лет нашей «заграничной» жизни сестра прилетала к нам ежегодно. Ей все, что видела, было интересно, но исключительно как экзотика. Ради встречи с экзотикой однажды мы с друзьями повезли Лину на старинную сыроварню, там очень вкусные сыры, каймаки и другие молочные деликатесы. И пикантный дизайн под цыганский табор. Столики впритык к кибиткам, имитирующим цыганские, в них тоже легкие столики. В общем, экзотика. Пока мы уплетали молодой сыр вприкуску с манго, за моей спиной раздался странный шум, через мою голову перелетел пестрый петух, приземлился на столе и начал склевывать наши закуски. Мне было смешно, наш приятель Боря (светлая память) обиделся на меня: я согнала нахального гостя со стола, такой шикарный кадр испортила, не удалось сфотографировать. А сестричке моей этот сюжетец вообще не понравился. Она на самом деле была до болезненности чистоплотна и брезглива. Бывали случаи, когда она, вернувшись после трудного спектакля, вдруг вспоминала про какой-нибудь труднодоступный шкафчик, который давно не приводила в порядок, и, преодолевая усталость, хваталась наводить чистоту. А у нас тут петухи по столу ходят, трясут своими алыми гребнями. Она сюда не хотела. Она хотела к себе домой, в Москву.
— Не представляю, как жить, если ты едешь, например, в автобусе или сидишь в парке на скамейке, а рядом с тобой люди что-то говорят и ты ни слова не понимаешь!
— Знаешь, когда-то, много десятков лет назад, когда мы только приехали в Литву из Украины, я, школьница, заблудилась в лабиринтах Старого города. Зима, вечер, снег блестит, луна и звезды — все привычное, знакомое, людей вокруг нет, и я не знаю, как попасть домой. Вдруг откуда-то вынырнул человек с нетвердой походкой. Он передвигался, держась за забор, и произносил непрерывный монолог. Я за всю тогдашнюю свою жизнь столько матерных слов на заборах не читала, сколько услышала от него. Страшно было очень, но я различала его слова, выбирать было не из чего, и я бросилась к нему за помощью. Оказалось, что других слов на русском языке он не знает, меня не понимает, и дальше были длинные и страстные тирады по-литовски, в которых я не понимала не то что ни слова — ни буквы. Я и до того пьяных всегда боялась, а тут бросилась бежать сломя голову. Не помню, как я тогда добралась домой, но после того случая стала усерднее заниматься и довольно быстро освоила литовский.
— Это ты так умничаешь, потому что тебе по существу сказать нечего, — осадила меня сестричка.
— Есть мне что сказать по существу! Говорю: никогда нельзя бояться начинать сначала. Мы при рождении ни одного языка не знаем, весь наш лексикон — «уа» да «агу». Дальше живем и учимся — ползать, ходить, думать, говорить. На каком языке? А на каком надо!
* * *Теперь, когда моей сестры больше нет, я постоянно перебираю в памяти наши встречи, споры, разговоры день за днем. Может, она и права была тогда? Положа руку на сердце, мне нечего ответить.
Все шесть первых лет моей жизни в Израиле в каждый свой визит сестра уговаривала меня вернуться в Россию. Я в ответ уговаривала ее перебраться к нам, жить одной семьей, как это и должно быть хотя бы по голосу крови, если не по велению сердца. Пока Лина служила в театре, эти наши разговоры носили какой-то совещательный, превентивный характер: Лина ни разу не позволила себе сказать «нет!». И я искренне верила, что в конце концов уговорю ее. А у сестрички была надежная отговорка — театр.
— Сестриченька, ну нельзя же так, живем чуть ли не на разных концах света, как неродные! Ты должна переехать к нам! — это я в тысяча первый раз возвращаюсь к той же теме.
— Почему это я должна? Я же старшая! Мне папа, уходя, твердил: «Береги семью!» Я, как могу, берегу. Но почему это не вы ко мне, а я должна срываться с места и лететь к вам?
— Потому что нас много и все при делах — учеба, работа, быт. А ты одна…
— Как это я одна? — взвивается моя сестричка. — Я не одна, у меня театр, это еще прочнее, чем семья. Если бы вы вернулись, всем бы место в жизни нашлось, у всех бы все сладилось. И знаешь, что я скажу, мне теперь уже трудно стало в такие дальние путешествия пускаться, больше не полечу. Да и врачи летать не советуют.
Этот разговор был, когда она прилетела к нам в последний раз, то есть, в 1996 году. Дальше каждый год я летала в Москву, чтобы подержаться за руки, о многом помолчать вместе, а главное — поговорить, обсудить все, вспомнить обо всем. Просто посмотреть друг на друга. Изредка выпадало счастье слетать два раза за год. Иногда встречались в Вильнюсе — там похоронены наши родители, а лету из Москвы 20 минут, устать не успеешь. Еще однажды мы вдвоем поехали отдыхать в Плес, так славно было пожить совсем без забот и обязанностей, устраивать долгие пешие прогулки! Иногда кто-то из отдыхающих пытался к нам пристроиться — конечно, всем всегда хотелось хотя бы пройтись рядом, моя сестричка — большой и мощный магнит. Но мы особо не опасались, никто не мог приноровиться к нашему темпу: мы обе любили ходить очень быстро, за нами не поспевали. Теперь можно только хвастливо вспомнить.
— Я думал, вы просто гуляете, сказали бы сразу, что вы за кем-то гонитесь, я бы и шел своей дорогой, — возмущался очередной любитель совместных прогулок.
Мы смеялись и шли дальше привычным молодым шагом. Как было хорошо!
Время бежит быстро, но особенно быстро оно уходит в минуты счастья. У нашей мамы было любимое присловье: «Короткая встреча лучше долгой разлуки». Так-то оно так, и звучит красиво,
