Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай
– И с тех пор я всю жизнь стараюсь отработать это, – сказал, заканчивая свой рассказ, Комаров. Сказал очень искренне, естественно, даже как-то вроде бы взывая к сочувствию слушателей – вот, мол, какое неловкое положение: висит на человеке взятый аванс, и все никак не может он за него рассчитаться!.. Сказал, уже имея за плечами успешно выполненный полет на первом многоместном космическом корабле «Восход» и – пока мало кому известную – большую долю участия в первых проработках проекта будущего корабля типа «Союз», на первом экземпляре которого ему еще через два года выпала судьба осуществить трагически закончившийся полет. Полет, после которого космонавты скажут: «Он был лучшим из нас».
А уже отправляясь в этот полет, во время беседы накануне старта с журналистами на вопрос корреспондента «Известий» Г. Остроумова, можно ли передать от его, Комарова, имени привет всем читателям газеты, ответил с сомнением: «Удобно ли?» Он, оказывается, все еще не был уверен в своем праве обращаться от себя лично к миллионам людей. К всесоюзной трибуне отнюдь не рвался…
Вскоре после вечера в нашем клубе мы с Владимиром Михайловичем встретились в сборочном цехе (хочется сказать: в зале – настолько сверкающе чисто и не по-заводскому просторно было в этом храмово-гулком помещении). Осматривали предварительный, сделанный из фанеры макет «Союза».
Макет!.. В создании космических кораблей он с самого начала занял то же почетное место, которое давно и прочно завоевал в самолетостроении. Впрочем, иначе и быть не могло: ведь в обоих случаях речь шла о проектировании почти одного и того же – аппарата, который будет управляться летящим в нем человеком.
Сколько я видел макетов за время своей работы в авиации – не сосчитать!.. Входишь в макетный цех, и первое впечатление – перед тобой самолет! Тот самый самолет, который, по всем планам и срокам, должен быть готов еще только через многие месяцы, а вот он, пожалуйста, уже стоит готовенький перед тобой. Блестят свежей краской борта фюзеляжа, играют световые блики на плексигласе фонаря пилотской кабины…
Но вот ты подходишь ближе, поднимаешься по стремянке, залезаешь в кабину – и видишь: нет, это не самолет… Бросается в глаза… нет, сначала даже не в глаза, а в нос: эта штука не пахнет самолетом. Запах свежего дерева, вообще говоря, – один из самых приятных и, если можно так выразиться, жизнеутверждающих на свете. Кому не приятно взять в руки завитки только что срезанной стружки и уткнуться в них носом? Прекрасный запах! Но – не наш, не самолетный… А вслед за обонянием включается в дело и зрение: видишь, что краска лежит как-то не так, как на металле. Да и многие условности сразу лезут в глаза: вот вместо прибора наклеенное фото его циферблата, вот вместо какого-то блока черная, наспех воткнутая фанерная коробочка… Нет, это не самолет. Это макет…
Посмотрим, однако, какой обзор из него. Как расположено оборудование? Где какие приборы?.. Представим себе, что взлетаем… Или заходим на посадку… А что, если проиграть такую ситуацию: отказывает левый…
И вдруг забывается и «не тот» запах, и все только что бросавшиеся в глаза условности. Даже неподвижные стрелки бездействующих приборов будто бы оживают.
Кто сказал, что это макет? Это самолет!
…О том, кто первым полетит на «Союзе», я тогда ни малейшего понятия еще не имел, да и сам Комаров, по-моему, тоже вряд ли мог быть в этом полностью уверен. Мы полазали по непривычно свободному, особенно по контрасту с тесным «Востоком», кораблю. Посмеялись выданной одним из присутствовавших формулировке, что, мол, теперь космонавты улучшают свои жилищные условия: переезжают из однокомнатной квартиры в двухкомнатную, на что Володя сразу же заметил: «Но с перспективой ее превращения в коммунальную». В том, что будущее за многоместными космическими кораблями, у него сомнений не было. Поразбирались в многочисленных – еще один шаг вперед от «Востока» – клавишах, кнопках и циферблатах пульта управления «Союзом»… А потом отошли от макета, сели в сторонке, и тут-то начался у нас с Комаровым долгий, затянувшийся на добрых полтора часа разговор.
Начался этот разговор с предметов вполне конкретных: у моего собеседника – адъюнкта академии Жуковского – накопилось несколько вопросов, связанных с его будущей диссертацией. Ему, естественно, хотелось, чтобы в ней нашло отражение и полученное им по определенному профилю инженерное образование, и опыт летной и летно-испытательной работы, и, конечно, то, что он увидел и понял, глядя с самой высокой из доступных человеку наблюдательных позиций – из космоса. Впрячь в одну телегу коня и трепетную лань, как известно, довольно нелегко. А тут коней (или, если хотите, ланей) было даже не два, а три. Немудрено, что план предстоящей диссертационной работы компоновался трудно и вопросов возникало при этом изрядное количество. Комаров явно стремился не упускать никакой возможности обговорить эти вопросы (конечно, я был далеко не единственным, к кому он с ними обращался). Но с проблем научно-технических наш разговор только начался. Незаметно он перешел в область материй житейских, общечеловеческих, даже философских. Володя отличался умом глубоким, выраженно аналитическим. В каждой проблеме – начиная, скажем, с оптимального расположения оборудования в кабине космического корабля и кончая смыслом жизни – он стремился докопаться если не до конца (чего, например, в последнем из приведенных вопросов, насколько я знаю, пока еще не удалось никому), то, во всяком случае, до наибольшей достижимой глубины. Серьезный, неторопливый разговор с ним был не просто интересен – он обогащал собеседника. Обогащал информационно, а главное – душевно. Не запомниться такой разговор не мог.
Константин Петрович Феоктистов на космодроме – как, впрочем, и в королевском конструкторском бюро, и во всех прочих местах, в той или иной степени причастных к космическим исследованиям, – был одной из центральных фигур с тех пор, как начались сами эти исследования. Но сейчас, в дни, предшествовавшие пуску «Восхода», он фигурировал в новом, несколько непривычном для окружающих качестве – космонавта. Правда, как читатель уже знает из рассказа А.М. Исаева, непривычным и новым это было для нас, а сам Феоктистов стремился – более того,
