Алина Зиолковская - 50 знаменитых любовниц

Суслова «действительно была великолепна, я знаю, что люди были совершенно ею покорены, пленены». Это свидетельствует не герой романа и даже не его автор, а философ Василий Розанов, один из тех, кто был до такой степени ею «пленен совершенно», что предложил выйти за него замуж. В то время, когда его будущая жена обнималась с Достоевским, ему было пять лет от роду, и кто бы мог подумать, что два десятилетия спустя между ним и любовницей знаменитого писателя будут столь близкие отношения.

«Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить ее». Слова эти вырвались у Ф. Достоевского в апреле 1865 г., но он мог повторить их и пять и десять лет спустя, когда писал с нее своих героинь, — писал, откровенно любуясь ими, восхищаясь и ужасаясь.

Черты Сусловой присущи целому ряду женщин из его романов: Дуне, сестре Раскольникова («Преступление и наказание»), Настасье Филипповне и Аглае («Идиот»), Ахмаковой («Подросток»), героине «Вечного мужа», Лизе («Бесы»), Катерине («Братья Карамазовы») и конечно же Полине из «Игрока». Уже один этот перечень показывает, до чего Аполлинария «пронзила» Достоевского. Но возникает вопрос: оттого ли персонажи его романов похожи на Суслову, что сердце его было занято ею, или же он полюбил ее за соответствие тому типу женщины, которое создала его творческая фантазия? Описывал ли он в своих произведениях собственную биографию или в жизни выбирал тех, кто походил на героинь его романов, воплощая его мечты и тайные стремления? Но ответить полностью на эти вопросы — значит разрешить одну из самых сложных и противоречивых проблем психологии творчества великого писателя.

В Аполлинарии очень резко выступали те стороны ее характера, которые Достоевский вообще считал ключевыми для объяснения человеческой природы: она совмещала в себе самые противоречивые наклонности. Ее темперамент одинаково проявлялся и в любви и в ненависти. Суслова быстро увлекалась, строила идеальные образы — и резко разочаровывалась. А так как она не умела прощать и не знала снисхождения, это разочарование немедленно превращалось в иронию и беспощадность, в гнев и жестокость. Аполлинария сама порою от этого страдала, ее требования к жизни и людям фатально обрекали ее на поражения и удары, и это бросало трагическую тень на все ее существование — Достоевский это чувствовал и еще больше любил ее. Он порою, точно в зеркало, вглядывался в эту молодую девушку: в ней самой волновалось то, что он пытался вложить в свои романы, и в ней было больше «достоевщины», чем в ряде его героев и героинь.

Итак, осенью 1861 г. весьма требовательный редактор Ф. Достоевский напечатал в своем журнале посредственный очерк не известной никому сочинительницы. Объяснение этому удивительному событию следует искать в особых отношениях редактора и молодой дебютантки. Это первая документально зафиксированная веха в истории их связи. Дальше подобных вех будет множество, их роман растянется надолго, но главные его события произошли в течение последующих двух лет.

Судя по разным указаниям в дневнике и письмах Сусловой, Достоевский был ее первым мужчиной и первым сильным увлечением. Она потом рассказывала за границей мало знавшим ее людям, что до 23 лет никого не любила и что ее первая любовь была отдана сорокалетнему человеку: на внешность и возраст она внимания не обращала. Аполлинария, как и все ее революционно настроенное окружение, не видела ничего дурного в свободе тела, и если она оставалась девушкой до знакомства с Достоевским, то причиной этому были не моральные запреты, а отсутствие того, кого она могла бы полюбить. А раз она полюбила, никакого вопроса о физическом сближении для нее не существовало: оно в ее глазах было нормально и естественно, и она отдалась «не спрашивая, не рассчитывая». Суслова видела в Достоевском писателя, известность которого все увеличивалась, она чувствовала огромный моральный и умственный размах его произведений. Весь ее подспудный идеализм, вся романтика «нигилистки», скрывавшей мечты под маской холодного рационализма, неудержимо влекли ее к этому некрасивому и больному мужчине.

Для Ф. М. Достоевского это были годы, когда умирала его тяжело болевшая жена Мария Дмитриевна, когда главной его заботой был журнал «Время», неожиданно запрещенный правительством. По этой причине ему пришлось отложить запланированный отъезд с Аполлинарией за границу. Она уехала одна и в письмах звала его в свои объятия. Однако прошло совсем немного времени и писем вдруг не стало.

Он сумел вырваться в Париж через три месяца разлуки, обеспокоенный ее долгим молчанием. Но это не помешало ему задержаться еще на несколько дней в Висбадене, чтобы попытать счастья, играя в рулетку. Как могло случиться такое — ведь все мысли его были о любимой? А вот как: «…с самой той минуты, как я дотронулся… до игорного стола и стал загребать пачки денег, моя любовь отступила как бы на второй план», — говорит Достоевский устами «игрока» Алексея Ивановича.

Но вот три дня прошли, страсть утолена, выигрыш в пять тысяч франков (а то был редкий случай, когда фортуна отнеслась к нему благосклонно) распределен между умирающей в Петербурге женой и ждущей его в пансионе на берегу Сены любовницей. Он двинулся дальше, вновь беспокоясь об отсутствии почты.

Письмо ждало его в Париже: «Ты едешь немножко поздно… Еще очень недавно я мечтала ехать с тобой в Италию, даже начала учиться итальянскому языку: все изменилось в несколько дней. (Сперва она написала „в неделю“, потом зачеркнула). Ты как-то говорил мне, что я не могу скоро отдать свое сердце. Я его отдала по первому призыву, без борьбы, без уверенности, почти без надежды, что меня любят… Не подумай, что я порицаю себя. Я хочу только сказать, что ты меня не знал, да и я сама себя не знала. Прощай, милый».

Самое, пожалуй, впечатляющее тут — это слова: «Не подумай, что я порицаю себя». Она совершила явную глупость, отдала сердце какому-то проходимцу, но совершенно не винит себя в этом.

Какой нашел ее Достоевский в Париже? «Лицо ее было очень бледно, беспокойство и тоска сказывались на нем, смущение и робость были в каждом движении, но в мягких и кротких чертах проглядывала несокрушимая сила и страсть». Это не портрет, это — автопортрет Сусловой в ее автобиографической повести «Чужая и свой», фрагменты которой она дословно переписала из своего дневника. Из этой характеристики следует, что Аполлинария знала себе цену. В одном месте она описывает мимоходом «свой стройный величавый стан», в другом упоминает о краске стыдливости, что подступила к «благородному челу», в третьем роняет вскользь, что на лице ее лежала «не всем видимая, но глубокая печать того рокового фанатизма, которым отличаются лица мадонн и христианских мучениц». Позже В. Розанов, хорошо изучивший собственную супругу, конкретизирует ее «мученический» облик, назвав Аполлинарию «хлыстовской богородицей поморского согласия».