Моисей Мейерович - Шлиман

Еще задолго до путешествия в Америку Шлиман познакомился с племянницей купца Живаго, Катей Лыжиной. Она воспитывалась у дяди. Теперь девушке было двадцать лет, она очень похорошела за то время, что Шлиман ее не видел. Катя была подходящей невестой.

Ее не спросили о согласии; Живаго и не мечтал о лучшем женихе для племянницы. Шлиман был и денежен, и оборотист, и обходителен.

Катя поплакала – и подчинилась. Осенью они поженились.

Жизнь молодой четы была внешне поставлена на широкую ногу. Барская квартира в пятнадцать комнат, английский выезд, еженедельные рауты (Раут – большой званый вечер), на которых можно было встретить и купца-миллионщика, и университетского профессора, а иной раз и заезжего дипломата.

Но, по существу, Шлиман не изменил своим привычкам. По-прежнему вставал он в пять часов утра, работал усердно в конторе, по нескольку часов ежедневно проводил на складе: не доверяя приказчикам, сам показывал покупателям товары. Каждую свободную минуту проводил он за книгами, особенно жадно зачитываясь русской литературой. Пушкина и Лермонтова он знал едва ли не наизусть.

Началась Крымская война. Шлиман, давно уже почуявший приближение крупных событий, заранее принял меры. Он завязал связи с иностранными фирмами, торговавшими селитрой, серой и свинцом.

Союзный англо-французский флот блокировал выход из Черного моря и все русские порты в Балтийском море. Торговые корабли не могли прорваться в Петербург. Однако выход нашелся: товары, закупленные в Лондоне и Амстердаме, морем отправлялись до Мемеля, там их выгружали и дальше везли сухим путем на лошадях.

«Патриотизм» не мешал английским купцам продавать селитру России.

Из-за блокады балтийских портов транзитные торговые пути переместились в Скандинавские страны и Польшу. Пришлось завязать связи с тамошними деловыми кругами. Верный своим обычаям, Шлиман в двадцать четыре дня изучил польский и шведский языки; в каждой стране, где он бывал, он разговаривал и даже писал свой дневник только на местном наречии.

За годы войны Шлиман в несколько раз увеличил свое богатство. Он сломя голову бросался в самые рискованные дела, спекулировал, чем можно было; каменным углем, чаем, лесом…

«В течение всей войны я был настолько завален делами, что ни разу не взял в руки даже газету, не говоря уже о книгах»,- откровенно признавался он.

Но с концом военных действий вновь пришло отрезвление. Он был богат, знал десять языков, получил звание с.-петербургского потомственного почетного гражданина… И вдруг он со страхом почувствовал, что ему тридцать четыре года, полжизни прожито – и ничего не сделано, ничего, кроме денег, которые так дразнили и бесили мекленбургских земляков.

А он хотел быть ученым.

Время ушло безвозвратно. Он не мог поступить ни в гимназию, ни в университет. Ему хотелось куда-нибудь спрятаться от самого себя. Куда бежать? В деревню, может быть? Он мог купить имение где-нибудь на юге, вблизи Одессы, или в Мекленбурге, благо там разыгрался аграрный кризис и земля была дешева.

Но разведение свиней или слив могло ему дать только новые тысячи марок, талеров, гульденов или рублей…

И вот однажды библиотека Шлимана пополнилась новой книгой: новогреческим переводом «Поля и Виргинии».

Греческий язык – вот что ему было нужно!

Он нанял себе учителя – молодого семинариста Николая Паппадакиса. Паппадакис был родом афинянин, на его произношение можно было положиться.

Произношение было самым главным. Шлиман не мог изучать мертвый, немой язык. Не грамматика была ему важна, а живой строй речи. Поэтому он начал не с древнегреческого, который был языком давно истлевших мертвецов, звучание которого в XIX веке стало уже предметом спора между филологами.

Он положил перед собой французский оригинал «Поля и Виргинии» рядом с новогреческим переводом и стал читать. Смысл каждой фразы он понимал, не теряя времени на копание в словаре, – достаточно было сравнить оба текста.

Паппадакис следил за его произношением и исправлял ошибки в сочинениях.

Через полтора месяца Шлиман уже говорил по-новогречески. Путь к Гомеру был открыт.

Ученические тетради

…ее ты покинул.

В Трою отплыв, и грудной, лепетать не умевший младенец

С ней был оставлен тогда…

"Одиссея". XI. 447-449.

В изучении древнегреческого языка окончательно отшлифовался «шлиманский» метод, в котором соединялись изобретательность, железная память и огромный темперамент.

Учитель (уже другой грек, Феоклит Вибос, тоже семинарист) писал на большом листе бумаги много разных греческих слов, по выбору Шлимана, рядом – перевод этих слов. На том же листе совместно составлялись предложения, в которые входили эти слова. К следующему уроку Шлиман все это заучивал наизусть, и Вибос составлял ему новые фразы. Таким образом Шлиман быстро овладел солидным запасом слов, и сам стал составлять различные фразы, описания и изложения. Вибос исправлял их. С каждым разом эти «сочинения» становились все длиннее и обстоятельнее. Для простоты они писались печатными буквами. По содержанию были разнообразны, но больше всего походили на дневник. Вот несколько отрывков из этих «ученических» тетрадей:

«Хочу стать фермером в Мекленбурге, купить там имение… Но сначала надо испробовать, выдержу ли я там».

«Я еще не могу причислить себя к образованным людям. Поэтому я поеду в Грецию. А если я там не смогу жить,- поселюсь в Америке. Там каждый день случается что-нибудь новое. А если в Америке я не найду счастья, – уеду под тропики».

Однажды Вибос опоздал на урок. На следующий день он нашел в тетради Шлимана следующие строки:

«Если вы еще раз опоздаете на урок, я вас вышвырну за дверь. Вы плохой, злой человек, вы вор: вы унесли мою греческую газету и не вернули ее».

Вибос добродушно улыбался и исправлял ошибки. Поджав губы, прищурясь, следил за своим учителем Шлиман.

Впрочем, Вибосу редко приходилось читать подобные сердечные тирады. Чаще записи в тетрадях носят такой характер:

«В Греции философия и история с пользой займут мои дни… Я должен бросить торговлю, я хочу на свежий воздух, к крестьянам».

В три месяца – феноменальный срок! – Шлиман научился говорить, читать и писать по-древнегречески. И вот наступил день, когда на его высокую конторку впервые лег раскрытый томик Гомера…

«Два года подряд, – вспоминал впоследствии Шлиман,- я занимался исключительно древнегреческой литературой и за это время прочел от доски до доски почти всех древних классиков, а «Илиаду» и «Одиссею» – по нескольку раз. Из греческой грамматики я заучил только склонения и правильные и неправильные глаголы; на зубрежку самих грамматических правил я не потерял ни мгновения из своего дорогого времени. Видя, что ни один из мальчиков, которых в течение восьми и больше лет истязают в гимназии скучнейшими грамматическими правилами, впоследствии не в состоянии написать греческого письма без сотен грубейших ошибок, я пришел к убеждению, что употребляемый в школе метод насквозь неправилен; по моему мнению, можно достичь основательных познаний в греческой грамматике исключительно путем практики, то есть путем внимательного чтения классической прозы и заучивания наизусть отдельных отрывков. Таким образом, я теперь совершенно бегло пишу и без труда могу говорить о любом предмете, никогда не забывая слов. Всех правил грамматики я придерживаюсь полностью, хотя и не знаю, записаны ли они в учебниках или нет».