Егор Лигачев - Борис был не прав

Короче говоря, если бы я думал исключительно о собственной персоне, то не мог не понимать, что особой опасности лично надо мной не нависало. Однако мне было предельно ясно, что нарастающая борьба за власть затрагивает судьбы партии, страны. На мой взгляд, в то время только Горбачев был достоин того, чтобы занять высший пост Генерального секретаря ЦК КПСС, и в тот период это соответствовало интересам партии, государства. В последующем это обернулось роковой ошибкой.

Разумеется, передо мной такой выбор не стоял в принципе, ибо я руководствовался убеждениями, а не расчетом. Столь же твердую позицию занимали многие первые секретари обкомов партии, которые тоже исходили из деловых соображений и держали сторону Горбачева. В общем, я бы сказал так: те, кто действительно работал, были за Горбачева; те, кто плел политические и аппаратные интриги, были против него.

Именно эта общего характера ситуация, а не просто личные отношения с Горбачевым, привела меня к мысли пойти на откровенный, прямой разговор с Черненко. И к его чести, он этот разговор не только принял, но и сделал из него надлежащие выводы. Очень скоро мы ощутили, что холодок в отношениях Генерального секретаря к Горбачеву начал таять.

А затем и произошло событие, которое выровняло поначалу неблагоприятную для нас обстановку.

Черненко чувствовал себя неважно, как я уже писал, частенько отлеживался дома. И однажды сказал:

— Врачи советуют поехать на лечение в Кисловодск. Видимо, придется к этому совету прислушаться.

Но уже на шестой-седьмой день пребывания в Кисловодске здоровье Генерального секретаря резко ухудшилось. Его немедленно самолетом доставили в Москву и сразу отвезли в Центральную клиническую больницу в Кунцеве.

Впрочем, об этом я узнал позднее, когда в ЦК стало официально известно, что Генеральный секретарь находится в больнице. В этот период активизировался Гришин, почти открыто начавший претендовать на ведущую роль в Политбюро. Знали мы и о том, что кое-кто предпринимает попытки встретиться с Генсеком в больнице, однако было известно, что врачи возражают против этого. Да и сам Черненко не хотел никого принимать.

Впрочем, здесь я пишу лишь о фактах, известных лично мне. Я не вправе исключить, что кто-то из членов Политбюро побывал в больнице у Черненко и имел с ним беседу. Повторяю: я не исключаю, но мне об этом ничего не известно.

Зато я в подробностях могу поведать о том, в чем принимал участие лично. И в этой связи вспоминаю, что однажды мне позвонил Михаил Сергеевич. Кратко, но многозначительно сказал:

— Егор, нам с тобой надо съездить к Константину Устиновичу в больницу. Я договорился. Поедем в шесть часов…

Но прежде чем в деталях рассказать о той необычайно важной поездке к тяжелобольному Черненко, поездке в тот же больничный коттедж, где я в последний раз беседовал с Андроповым, — а возможно, в соседний, они неотличимы, да и какая в конце концов разница, — хочу напомнить о некоторых других событиях той памятной зимы.

Зима 1984/85 года стояла необычайно суровая, со снежными заносами, которые в иных регионах достигали высоты двух-трех метров. Из-за сильных холодов и обильных снегопадов возникли большие трудности в промышленности, а особенно на транспорте. Не будет преувеличением сказать, что народное хозяйство оказалось на грани паралича. Хорошо помню обстановку тех месяцев: 54 крупные теплоэлектроцентрали, составлявшие наш главный энергетический потенциал, могли в любой день погасить котлы, на некоторых ТЭЦ загрузка углем шла буквально с колес. На магистралях стояли сотни брошенных поездов. Двадцать две тысячи вагонов замерзли на подъездных путях — разгрузить их не представлялось возможным из-за намертво смерзшегося груза. В правительстве готовили страховочный вариант на случай катастрофы: предполагалось остановить, вывести из эксплуатации сотни крупнейших предприятий, потреблявших газ и мазут, чтобы обеспечить теплом и светом жилые кварталы, не допустить замерзания квартир.

Ситуация складывалась критическая, по существу речь шла о крупном стихийном бедствии, охватившем не какой-то один регион, а почти три четверти территории страны.

Политбюро ЦК КПСС и правительство принимали поистине отчаянные меры, чтобы не допустить развала энергетической системы страны, предотвратить катастрофу. При этом главная задача определилась весьма четко: прежде всего необходимо было обеспечить бесперебойную работу железных дорог.

Члену Политбюро, зампреду Совмина СССР Г.А. Алиеву и кандидату в члены ПБ, секретарю ЦК В.И. Долгих было поручено специально заниматься проблемами, которые каждодневно ставила перед народным хозяйством необычно суровая зима. Речь шла о создании оперативного штаба, в задачу которого входила координация мер по предотвращению хозяйственного паралича и остановки железных дорог. Решением Политбюро мне было поручено возглавить эту оперативную группу.

В то время я был секретарем ЦК, то есть формально числился рангом ниже членов и кандидатов в члены Политбюро. Однако на таком поручении настоял Председатель Совета Министров СССР Н.А. Тихонов.

Николай Александрович Тихонов — личность своеобразная. Человек высокой личной культуры, он держался независимо, умел отстаивать свое мнение. Он хорошо знал сферу производства, но редко в последние годы выезжал на места.

Кроме того, самостоятельность мышления нередко переходила у Тихонова, я бы сказал, в самоцель, порой он ставил свою точку зрения выше коллективного мнения, не воспринимая разумные аргументы, — возможно, в этом проявлялся преклонный возраст. Да и в перспективу Тихонов уже не заглядывал, ограничиваясь в основном текущими делами. Общаясь с Николаем Александровичем, я частенько думал: сбросить бы ему годков эдак двадцать, был бы он хорошим Председателем Совмина. Но он пересидел свой лучший возраст в замах.

Кстати говоря, в 1989 году Тихонов прислал Горбачеву письмо, в котором вспоминал о своей позиции, занятой на заседании Политбюро в 1984 году, когда Черненко поставил вопрос о том, чтобы поручить ведение Секретариата ЦК Горбачеву. Тихонов писал, что под влиянием новых обстоятельств переосмыслил свою прежнюю точку зрения и считает, что был не прав…

Суровой зимой 1984/85 года Политбюро заслушивало наши сообщения о складывающейся на транспорте и в промышленности обстановке почти каждую неделю. И, помню, однажды Тихонов воскликнул:

— Как же получается? В Сибири самые суровые морозы, но сбоев практически не бывает! А тут крепкие морозы раз в десять лет случаются, и все на грани паралича. Егор Кузьмич, расскажите, как вам в Сибири удавалось без такой вот лихорадки переживать суровые зимы?