Джон Эш - Византийское путешествие

Есть немало утраченных памятников и произведений искусства, о которых мы скорбим довольно абстрактно, но уничтожение этого храма вызывает не только формальные сетования. Наверное, где-то живут еще люди, видевшие в детстве эти мозаики и ловившие «нежный и безыскусно торжественный» взгляд Богородицы. Церковь Успения была местом погребения Феодора I Ласкаря, императора Никеи. Он умер в 1221 году и, подобно другим средневековым монархам, сам выбрал место последнего упокоения для себя и своих наследников из дома Ласкарей. Их история и история их империи начинается совсем в другое время, в задушенном враждой и взаимным непониманием народов Константинополе.

Почему Елена оказалась бессильна?

В 1204 году Византия пылала. Сбылось то, о чем предостерегали Алексей I и его дочь Анна: рыцари Четвертого Крестового похода преодолели оборонительные сооружения города.

Со времен осады Никеи отношения между Византией и Западом были натянутыми, хотя и не враждебными. Тщеславные западные владыки, особенно германские, были раздражены исключительным правом византийских императоров на титул «императоров Римских» и, соответственно, на их божественно санкционированное первенство в христианском мире. Простые купцы и воины были возмущены тем, что казалось им высокомерием и изнеженностью византийских аристократов, и пылали завистью к их безмерному богатству. Византийцы, со своей стороны, не могли преодолеть старой привычки видеть в латинянах варваров и испытывали презрение к их жадности, чудовищным манерам и прискорбному незнанию классической греческой литературы. Раскол христианской церкви на римско-католическую и православную также не способствовал объединению жителей Востока и Запада. В глазах последних схизматики-византийцы были ничуть не лучше еретиков.

У Запада имелись и более конкретные причины для враждебности, главная из которых – широко распространенное, хотя и ничем не подкрепленное убеждение, что ответственность за позорный провал Второго Крестового похода несет император Мануил I Комнин. В беспокойные годы, последовавшие за смертью Мануила, напряжение усугублялось вспышками насилия: в 1182 году византийская чернь поддалась антилатинской истерии и разгромила в Константинополе огромную западную колонию; тремя годами позже сицилийские «норманны» подвергли Фессалоники столь беспощадному разгрому, что были истреблены даже городские собаки и вьючные животные. Но самые существенные разногласия были связаны с торговлей.

С тех пор как Алексей I наделил венецианцев торговыми привилегиями за их помощь при нормандском нашествии, они стали играть в византийской торговле господствующую роль. По мере роста своего богатства и влияния венецианцы оказывали императорской власти все большее сопротивление, и в 1171 году терпение императора Мануила лопнуло. 12 марта он отдал приказ об аресте всех венецианцев и конфискации их собственности. Венеция немедленно ответила вооруженным нападением на острова Лесбос и Хиос и стала подумывать об «окончательном решении византийского вопроса». В 1203 году прибытие в Венецию претендента на византийский трон и армии крестоносцев, всецело зависящей от венецианского флота, дали морской республике шанс, и армия, предназначенная оказать помощь осажденным королевствам крестоносцев в Святой земле, напала на величайший город христианского мира.

Для венецианцев взятие Константинополя стало колоссальной коммерческой удачей, но для цивилизации в целом это событие оказалось просто беспрецедентной катастрофой. Очарованные городом при первом с ним знакомстве, крестоносцы, когда он оказался в их руках, без всякого сожаления убивали, насиловали, жгли и грабили. Византийский историк Никита Хониат писал впоследствии, что буквально не мог поверить в случившееся. Варварство захватчиков превзошло самые худшие ожидания: казалось, ими овладело коллективное безумие. Чем еще можно объяснить тот вопиющий факт, что воины Креста верхом на лошадях въехали в Святую Софию и усадили на патриарший престол пронзительно вопящую блудницу? Впрочем, Никита Хониат не был еще тогда осведомлен о злобе крестоносного духовенства, уверявшего свою доверчивую паству, что греки – «враги Господа и хуже евреев».

Обнаружив, что его дом сожгли, он более всего сокрушался об утрате своей коллекции произведений искусства. Библиотеки, дворцы и церкви пылали по всему городу. Смальта мозаик плавилась в столбах пламени, за несколько дней Европа лишилась половины своего художественного наследия – улицы Константинополя изобиловали лучшими творениями греческих и римских скульпторов. Печаль Хониата по поводу потери этих статуй особенно горька: для него они были символами цивилизации и культурной преемственности. Он вспоминает бронзового Геракла, созданного Лисиппом, любимым скульптором Александра Великого. Статуя античного героя была столь огромной, что колени его располагались выше, чем голова стоящего человека, но и Геракла расплавили, чтобы сделать бронзовые монеты. Вспоминая мраморное изваяние Елены, Хониат вопрошает: «Неужели даже она, с ее белыми руками и великолепными формами, не смогла смягчить сердца варваров?» Увы, не смогла: ее изображение было вдребезги разбито.

Никита Хониат с семьей нашли пристанище в доме венецианского купца, спасенного им ранее от ярости черни во время антилатинского погрома. Но чем больше друзей Хониата добиралось до этого убежища, тем очевиднее становилось, что долго они там скрываться не смогут. Пришлось вельможам императорского двора, обрядившись в лохмотья и вымазавшись грязью, пробираться среди валяющихся на улицах трупов в надежде обрести хоть какую-то безопасность в деревенской глуши. Но далеко уйти они не успели: молодая женщина из их компании была схвачена пьяными солдатами. Мужчины были безоружны; казалось, им придется беспомощно наблюдать за сценой изнасилования. Однако Никита Хониат рискнул обратиться к проходившим мимо крестоносцам, напомнил им об их обетах и, пристыдив, упросил спасти девушку.

Однако и вне городских стен оскорбление следовало за оскорблением. Маскарад, предпринятый Хониатом и его друзьями, оказался не очень убедительным, и им пришлось сносить насмешки равнодушных крестьян, которые злорадствовали, видя бывших вельмож в столь униженном состоянии. Хониат горько замечает: «Они не имели ничего общего с мясоедами-латинянами, но нам подавали неразбавленное вино как беспримесную желчь и относились к византийцам с крайним презрением».

Беглецам не оставалось ничего, кроме как в слезах и полном душевном опустошении продолжать долгий путь в Селимврию – город на берегу Мраморного моря, откуда они собирались переправиться на корабле в Азию.