Глеб Голубев - Заболотный

Отправились мы в путь 4 июня 1898 года. Всего шестьдесят с небольшим лет минуло с той поры, все это уложилось в рамки одного поколения, одной моей жизни, а какая древняя, незапамятная старина, если разобраться!

Поезда тогда еще ходили только до Томска. Дальше мы двенадцать дней тащились на перекладных до Иркутска, любуясь весенним ковром цветущих анемонов, ирисов и диких орхидей. Впервые я узнаю их названия о. т Даниила Кирилловича. Он был поразительный знаток и любитель цветов, я таких больше не встречал за всю свою долгую жизнь.

И по приезде в Иркутск он прежде всего потащил меня на почту («Непременно должно быть письмо от Милочки!»), а потом в цветочный магазин, отыскать который удалось только после долгих блужданий. Но зато вышел Заболотный из него с таким громадным букетом, что совсем скрылся за этой грудой цветов. На следующий день мы отправились в местный музей, где почти до самого обеда Даниил Кириллович дотошно расспрашивал старенького и говорливого, но весьма знающего смотрителя о природе монгольских степей.

— Хорошая подготовка — половина успеха, — назидательно говорит мне он, заполняя добытыми сведениями одну страницу тетради за другой.

В Иркутске наша экспедиция сразу выросла ровно вдвое и приняла окончательный вид: к нам присоединились переводчик Бимбаев, веселый круглолицый пожилой бурят, свободно говоривший и по-монгольски и по-китайски, и мрачноватый на вид, а в душе весьма добродушный и непосредственный казак Троицкосавской сотни Никандр Жилин — наша «военная охрана».

Все дорожные вещи и лабораторное оборудование погрузили на телеги, запряженные быками. Чтобы нас не задерживать, они отправлялись в путь пораньше. Ко времени привала мы их обычно догоняли. Все остальные вещи, которые могли понадобиться в любую минуту, сложили в китайскую телегу, она двигалась всегда рядом с нами. Никакой запряжки у этой телеги не было, ее просто привязывали ремнями к седлу одной из лошадей. Сами ехали верхом.

До Кяхты мы двигались по старому купеческому тракту, проложенному в степи караванами с чаем. За Кяхтой уже начинались малоизвестные места, где легко было нашему маленькому отряду заплутать в неоглядных степных просторах. Перед выходом в неведомый путь Даниил Кириллович сам придирчиво проверил все снаряжение, осмотрел повозки, лошадей и быков.

И вот остались позади, скрылись за горизонтом последние домики и монгольские юрты на окраине Кяхты. Теперь вокруг нас на сотни верст расстилается степь.

Разгуливает по ней ветер, гнет и треплет ковыль, шуршит сухим бурьяном. Уже конец лета, все цветы посохли. Степь стала серой.

Впереди на мохнатой приземистой лошаденке покачивается Бимбаев и лениво тянет бесконечную, как сама степь, бурятскую песню. Я как-то пытался узнать, о чем же он поет. Из его сбивчивых объяснений получалось, будто поет он, собственно, обо всем, что встретится на пути. Увидит коршуна в небе — поет про коршуна. Увидит облачко на горизонте — запоет про облачко. И так без конца…

Вторым едет Заболотный. Военный сюртучок его совершенно выгорел и побелел на лопатках, всклокоченные волосы стали уже не рыжеватыми, а какими-то пегими от пыли. Фуражку он все время снимает, подставляя голову ветру. Тихонько поет:

Поехал казак на чужбину далекуНа добром своем коне вороном…

Никандр Жилин отправлен вперед с волами, а я еду замыкающим, бочком пристроившись в неудобном деревянном седле.

Так мы едем час, два, день, другой, третий… Из сухой травы выглядывают любопытные степные сурки — тарбаганы. К осени они отъедаются и становятся жирными, как свиньи. Бимбаев рассказывает нам, что осенью буряты и монголы добывают тысячами этих степных свиней, сбивая метким выстрелом или устраивая ночью проволочные петли у входов в их подземные норы. Охота, по его словам, всегда бывает удачна, потому что тарбаганы страшно любопытны и очень глупы. Мы едем, а они стоят, как столбики, и, пересвистываясь, разглядывают нас.

Заболотный неожиданно озорно свистит, и тарбаганов как ветром сдувает — все моментально ныряют в свои норы. Но через минуту они уже снова вылезают один за другим и с интересом провожают нас любопытными взглядами.

Так едем до полудня, когда зной становится нестерпимым. Тогда привал у костра, уже заботливо разожженного нашим передовым, Никандром Жилиным. Он выбрал местечко поудобнее, распряг волов, и поджидает нас, помешивая в большом закопченном котле нечто, по запаху весьма аппетитное.

На ночлег мы обычно останавливались где-нибудь поблизости от монгольского кочевого аила, где можно достать свежего мяса. Они попадались довольно часто, через каждые сорок-пятьдесят километров.

В каждом селении, едва мы успеем разбить палатку и поужинать, к нам, заслышав еще заранее по «степному телеграфу» о прибытии врача, приходят больные. Особенно много больных трахомой. Мы с Заболотным облачались в белые халаты и начинали прием прямо под открытым небом. Даниил Кириллович подробно расспрашивал каждого не только о его болезни, но и о всяких семейных делах. Его доброжелательность, отзывчивость, постоянная добродушная шутливость, по-моему, действовали на больных гораздо лучше лекарств.

Особенно любил Даниил Кириллович беседовать с ламами, которые в монгольских степях в те времена не только занимались религиозным «врачеванием душ», но и были, собственно, единственными лекарями на сотни верст вокруг.

Сначала я недоумевал и говорил Заболотному:

— Послушайте, Даниил Кириллович, ведь они же знахари, шаманы, чему у них можно научиться?

— Многому, хлопче, многому, — отвечал он мне. — Конечно, они знахари, не без этого. Но, кроме того, каждый из них хранит секреты древней тибетской медицины. А у народа всегда есть чему поучиться.

Прислушиваясь к этим беседам, я очень скоро переменил свое пренебрежительное мнение о врачебном искусстве полуграмотных буддийских монахов. Оказалось, что они умеют даже делать прививки от оспы, хотя и по-своему, довольно оригинально: не в руку, как мы привыкли, а почему-то в кончик носа пациента!

В Урге, как тогда называли Улан-Батор, — единственном городе на всем нашем пути через пустынные степи Монголии, если только можно назвать было городом эти несколько десятков неизменных юрт, — Даниил Кириллович даже ухитрился добиться приема у самого главного ламы, Богдо-гегена, и долго расспрашивал его о таинственных лекарствах тибетской медицины.

В Урге мы провели несколько дней, чтобы дать, отдохнуть волам и верховым лошадям, а потом отправились дальше через пустыню Гоби. Здесь аилы попадались реже, но Даниил Кириллович все равно умел находить объекты для своих исследований: то он останавливает караван, чтобы зарисовать придорожный каменный столб — кишачило, — украшенный примитивным изображением уродливого человеческого лица, то приносит к костру целую охапку незнакомых растений и разбирает ее с помощью Бимбаева, который командует: