Семен Шмерлинг - Горячий осколок

Вот те раз, он смеется! Впервые Якушин увидел, как дрожит острый подбородок Бюрке, как немец хохочет, открыв большой рот с мелкими, неровными, сизовато-белыми зубами.

Оборвав смех, Бюрке облизнул языком пересохшие губы и твердо сказал:

- Дох зи верден шиссен. Все же вы будете стрелять. Из этой вот винтовки. И я вас понимаю.

- А если все-таки отпущу?

- Нет, и тогда останусь. Для меня война кончилась. Капут.

- Что же вы хотите?

- Снова служить в гараже, работать.

- А после работы?

Бюрке улыбнулся:

- Вечерами я выпивал бы пару кружек пива.

- С сосисками и капустой?

- Да, с сосисками, если они будут, и с тушеной капустой.

- И это - все?

- Разве мало? Вы думаете, я нацист? Нет, нет, Я был всегда такой маленький, неприметный и глупый. Рыжий Маусхен, Рыжий мышонок - звали меня. Ребята не желали со мной играть. Им было неинтересно. И меня не приняли в гитлерюгенд, хотя я об этом мечтал.

- Мечтали?

- Да, конечно, я хотел быть сильным и носить униформу.

- Ну, а когда выросли?

- Тогда меня уже не спрашивали, чего я хочу, чего не хочу. Просто сделали солдатом - и все.

- Вам можно верить, Клаус?

- Я говорю правду.

- Ладно, - спохватился Якушин. - Пошпрехали, и хватит. Работать надо!.. Арбайтен, арбайтен!

13

Была половина шестого, когда они принялись заводить "крокодил". Потемнели и как бы погустели озими. Солнце зависло над четко обозначившимся горизонтом, за которым скрылись танки и автомашины. Вероятно, они ушли далеко, не встречая сопротивления? порывистый западный ветер не доносил ни выстрелов, ни шума моторов. В степной тишине одиноко стучала и скрипела заводная рукоятка, которую долго и безрезультатно крутил Якушин. Туго проворачиваясь, она часто срывалась. Алексей, согнувшись, напрягался, пыжился, но не показывал виду, что устал. Бюрке, сидя в кабине, регулировал зажигание, нажимал на стартер.

Наконец-то ухнул, зафыркал и заурчал двигатель, задрожал своим пятнистым телом мощный "крокодил". Алексей рукавом ватника вытер пот с лица и с улыбкой посмотрел через ветровое стекло на Бюрке. Но тот держался как-то странно. Повернувшись всем телом, он высунулся в боковое окошко кабины.

Якушин проследил за его застывшим взглядом.

По степи, без дороги, шло пять человек.

За километр-полтора невозможно было определять, во что они одеты и есть ли у них оружие, но Алексея сразу же охватил тревожный трепет. Фашисты!

Заглох двигатель. Взвизгнула дверца. Распахнув ее, Бюрке спрыгнул на землю.

Якушин заставил себя думать об этих людях спокойно. Кто они? Почему непременно фашисты? Идут с востока. Может, наши? Например, разведка, высланная пехотой вслед за танками.

Вряд ли. Пехота еще очень далеко, скорее всего за десятки километров. Так, во всяком случае, говорил на марше взводный.

Напрягая зрение, Алексей всматривался в идущих, Удалось заметить, что одеты они по-разному. Правый был в чем-то черном и блестящем. Наверное, в плаще, который носили фашистские офицеры.

- Немцы? - спросил Алексей неподвижного Бюрке.

- Йа, йа, - затряс головой пленный. - Они идут сюда. Это ведь немецкая машина.

Значит, гитлеровцы! Конечно, их немало в степи. Танковый клин рассек и разбросал фашистские подразделения, разрозненные группы остались в наших тылах. Когда-то прихватит гитлеровцев наша пехота, а пока, как голодные волки, они рыщут по полям и дорогам.

Теперь было видно, что немцы разомкнулись в короткую цепь. В руках автоматы. То ли осторожны, то ли поняли, что машина у русских.

Алексей остро ощутил, как не хватает ему сейчас рассудительного, никогда не теряющегося лейтенанта, доброго и участливого Карнаухова, находчивого Сляднева. Даже вредный и жадный Курочкин мог бы пригодиться: все-таки свой.

Еще трудно было представить, что будет через минуту-другую. Алексей только неожиданно вспомнил бабушкино присловье - "глаза боятся, руки делают" - и, сбросив мешавший ему ватник, заскочил в распахнутую кабину, схватил предусмотрительно оставленный и даже раскупоренный взводным патронный цинк, гранату-лимонку. "Ничего, продержимся".

У приборной доски стоял в зажимах трофейный автомат. Это оружие принес, сдаваясь в плен, Клаус Бюрке. "А что если Клаусу доверить автомат? Вроде назад ему пути нет?.. Ладно, посмотрим, подождем..."

Опустившись на землю у массивного катка "крокодила", Якушин положил справа карабин и коробку с патронами, слева - автомат. Стало как-то спокойнее.

Правду говорил Бутузов: "За оружие держишься - на душе легче".

"Чего теряться? - подбадривал себя Алексей. - Я ведь здорово стреляю. Недаром получил "Ворошиловского стрелка"! Да и в шоферской школе на стрельбах не мазал".

Возбужденный, он крикнул Бюрке по-русски (немецкие слова как-то забылись):

- Пусть только сунутся!

Бюрке молчал.

Немцы вскинули автоматы.

- Оставим автомобиль, - робко предложил Бюрке. - Отойдем.

- Шиш! Этого не хочешь? - Алексей яростно ткнул немцу фигу.

Теперь враги были отчетливо видны. Правый, в лоснящемся черном плаще, то и дело поворачивался к другим, видимо, командовал. По знаку "черного" они разомкнулись еще шире и ускорили шаг. Матерые, по-звериному ловкие, готовые на все. И с ними придется сражаться ему, Лешке Якушину, почти не обстрелянному солдату, вчерашнему школьнику.

Он решился:

- Бюрке. Нимм. Бери. Бери автомат. Иначе и тебе и мне - капут.

Подвинув локтем оружие, повторил:

- Нимм. Бери!

Немец нерешительно притянул к себе автомат.

- Выстрелю - стреляй и ты. Понял?

- Йа, йа, - ответил немец дрожащим голосом.

Якушин прицелился в "черного", несомненно, самого главного. У этого немца наверняка хищный нос и короткие гитлеровские усики.

Выловив в прицеле трепещущую мушку, уже готовый выстрелить, он скорее почувствовал, чем услышал какое-то движение слева.

Повернул голову и увидел, как поднявшийся во весь рост Бюрке вышагнул из-за тягача. Тряся контуженной головой, размахивая автоматом, пленный что-то пронзительно кричал.

Ошеломленный Якушин улавливал лишь отдельные слова:

- Нихт шиссен... Камраден. Нах хаузе.., Капут... Нихт шиссен... Вег...

Что это? Неужели он уговаривает их сдаться или уйти? Дурак!

"Та-та-та" - ударил автомат.

"Теньк... теньк... теньк" - пропели пули.

Бюрке схватился за живот. Скрючившись, присел, как для прыжка, и повалился набок.

"Своего убили, немца. Сволочи, звери, гады паршивые!" - От ярости Алексей заскрипел зубами. Еще в руках "черного" бился автомат, когда Якушин, успокоив прыгающую в прицеле мушку, нажал на спуск.

Плащ осел, надулся колоколом и, смятый, упал.

"Попал, попал, попал!"

Передергивая затвор и поводя стволом карабина, Якушин искал оставшихся фашистов и не мог найти. Мельтешили стебельки пшеницы, головки цветов, темнели бугорки и воронки, а немцев не было. Он не сразу понял, что они залегли.