Моисей Кроль - Страницы моей жизни

Мое преступление заключалось в том, что, когда председатель суда спросил меня, за что я так резко осуждаю профессора Миллера, я откровенно ответил:

– За то, что Миллер вел себя во время объяснения с Шатиловым не как профессор, а как охранник.

Этот мой ответ возмутил почтенную судебную коллегию, и меня выбросили из университета, а жандармы меня выслали на родину.

Так прервалась на целый год моя революционная работа в Петербурге.

Когда я в апреле 1882 года вернулся снова в Петербург, я узнал о страшном опустошении, произведенном жандармами в тамошних революционных организациях. Большинство моих товарищей, с которыми я работал в кружке, были арестованы. Коган-Бернштейн был пойман в Москве, когда он расклеивал прокламации. Подбельского арестовали одновременно с членом Исполнительного комитета Исаевым. Каковский умирал от чахотки в Петропавловской крепости. Мои житомирские товарищи – Введенский и Кампанец – сидели в предварилке и ждали высылки в Сибирь.

Но хуже всего было то, что Исполнительный комитет был почти весь разгромлен. В июне 1882 года была захвачена на Васильевском острове динамитная мастерская партии и взяты жившие в ней Прибылев, Гроссман и застигнутый там знаменитый Клеточников. Тогда же были арестованы Анна Павловна Корба, Грачевский и Телалов.

Словом, произошло то, на что партия менее всего рассчитывала: после смерти Александра II Россия не только не вздохнула свободнее, но царь Александр III открыл эру самой свирепой реакции, и на долгие, долгие годы.

«Народная воля» в своей дуэли с Александром II победила, но эта победа принесла ей и собственную гибель. Жандармы с яростью взялись ее уничтожать. Истекая кровью, партия героически боролась за свою жизнь, но враг оказался сильнее ее, и ее фатальный конец был неминуем.

Осенью 1882 года партийного центра в Петербурге больше не существовало. Уцелело ли хоть небольшое ядро Исполнительного комитета, было неизвестно; во всяком случае, связи революционных групп с комитетом были оборваны. Во всех высших учебных заведениях снова кипела и бурлила прибывшая из провинции молодежь, но студенческие круги потеряли лучших и талантливейших руководителей.

Центральный революционный студенческий кружок, в который я вошел тотчас же по возвращении в Петербург, тоже потерял большинство своих членов, и нам, уцелевшим его членам, пришлось взять на себя сизифову работу по восстановлению связи между остатками разгромленных студенческих кружков и, что было еще труднее, временно исполнять функции партийного центра.

В тот момент наш центральный кружок состоял из четырех-пяти человек, в число коих входили Лев Штернберг, Альберт Львович Гаусман и я.

Времена изменились, сильно также изменились условия работы, поэтому было необходимо переменить и нашу революционную тактику.

В то время как в 1880–1881 годах партия расценивала студенческие беспорядки как положительное явление, мы должны были признать, что эти беспорядки наносили революционному движению огромный вред тем, что давали жандармам возможность вылавливать самые активные и способные силы студенческой молодежи.

Поэтому наш центральный студенческий кружок решил вести осторожную, но систематическую агитацию, чтобы революционные кружки по возможности не принимали участия в студенческих демонстрациях и беспорядках.

Наше положение, однако, было очень тяжелое, так как многие новички считали своим долгом следовать установившейся студенческой традиции и были готовы поддерживать все прежние студенческие требования со всей своей юношеской горячностью.

Возобновить связи с революционно настроенными рабочими было еще труднее. В воздухе пахло предательством и провокацией, и это парализовало всю нашу деятельность среди рабочих. Испробовав все способы связаться хотя бы с одним членом Исполнительного комитета и убедившись в полной бесплодности наших усилий, мы не могли не прийти к печальному выводу, что партия находится в катастрофическом положении. Можно себе представить нашу радость, когда в один прекрасный день ко мне на квартиру (я жил тогда вместе со Штернбергом) явился мой старый товарищ по житомирской гимназии Комарницкий и заявил, что он уполномочен Исполнительным комитетом сговориться с нами о плане нашей совместной работы.

Радость эта, однако, сменилась большой тревогой, когда Комарницкий нам тут же сообщил, что знаменитый охранник Судейкин вызывал его к себе уже два раза для «бесед» и что во время этих бесед он настойчиво предлагал Комарницкому сделаться его сотрудником.

– Я тоже социалист, – сказал ему Судейкин, – и чем больше социалистов будет со мною работать, тем скорее мы свергнем самодержавие в России.

Рассказ Комарницкого произвел на меня и Штернберга потрясающее впечатление. «Что же нам сейчас делать?» – спрашивали мы друг друга. Обсудив создавшееся положение, мы решили созвать наш кружок и совместно выработать план, как избавиться от судейкинской слежки и как организовать нашу работу в широком масштабе. Мы проектировали даже издавать партийный орган. Мы чувствовали, что события поставили нас на передовые позиции революционной борьбы и что мы обязаны выполнить наш долг, с какими бы трудностями это ни было бы сопряжено.

Через несколько дней члены нашего кружка снова собрались для дальнейшего обсуждения вместе с Комарницким программы нашей работы. И тут Комарницкий, к великому моему удивлению, передал нам от имени «влиятельного» члена Исполнительного комитета требование, чтобы мы беспрекословно исполняли все распоряжения, которые будут исходить от него. Такое требование нас взволновало и поразило, потому что оно находилось в полном противоречии с благородными традициями «Народной воли» и сильно отдавало «нечаевщиной».

– Уверены ли вы, – спросил я Комарницкого, – что лицо, выставляющее это требование, солидный революционер, которому можно вполне доверять?

Мой вопрос был даже оскорбителен, но я считал необходимым его задать.

– О, да! – ответил Комарницкий. – Это лицо занимает очень ответственное положение в партии.

Все же и я, и Штернберг решительно отказались ему подчиниться, но Гаусман, самый образованный и старший среди нас, в котором было чрезвычайно развито чувство долга, дал, не задумываясь, обещание, что будет выполнять беспрекословно все требования Исполнительного комитета.

Был выработан подробный план наших работ, но все разошлись с тяжелым сердцем.

Через день Комарницкий снова нас посетил. Он был крайне взволнован и расстроен. Судейкин опять его вытребовал к себе и передал ему довольно подробно содержание беседы, которую мы все вели накануне. При этом он поставил Комарницкому ультиматум: либо он должен стать агентом охранки, или же его посадят в Петропавловскую крепость. Услышав это, мы все буквально остолбенели.