Ариадна Эфрон: рассказанная жизнь - Елена Баурджановна Коркина
– Ну, они поплатятся у меня за это!..
Тетя Надя суетилась вокруг нее, уговаривая:
– Риточка, деточка, не волнуйся! Ляг, Риточка, отдохни!..
На следующее утро тетя Надя сообщила:
– Ну, девки, узнала я, чего они такой шмон-то устроили! Кто-то у начальника деньги увел, всю получку вольнонаемных, по всей ведомости.
Тут что-то смутно забеспокоило меня, но… на следующий день мы вышли на общие работы, началась другая жизнь, мы очень уставали, потому что ослабли в тюрьме и на этапе. В один из этих дней подошла ко мне Рита и говорит:
– Аллочка, тот пакетик, что я вам давала, цел?
– Конечно.
– Можно его?
– Пожалуйста.
– Спасибо.
И все.
Прошло несколько дней, и наступил выходной – тогда еще были выходные дни, их отменили только в войну, и всю войну мы работали без единого выходного. Все куда-то ушли по своим делам, в бараке оставались только я и Рита. Рита лежала, видимо, плохо себя чувствовала, а я так устала за неделю, что решила отлежаться. Так мы и лежали.
Вдруг открывается дверь и входит высокий, стройный, красивый цыганистый блатарь. Одет с иголочки: запахнутый бушлат, сапоги из мягкой кожи. Поклонился сдержанно при входе, подошел к Ритиной коечке, сел на краешек, и стали они тихо разговаривать.
Через некоторое время раздался звучный Ритин голос:
– Аллочка! Можно вас на минуточку?
Я подхожу.
– Познакомьтесь, Аллочка, это мой друг – Василий Жохов, первый вор Севера. А это – Аллочка, которая нам помогла.
– Аллочка, – сказал блатарь звучным баритоном, – мы хорошее помним, и потому, Аллочка, если вам что-нибудь нужно или что-нибудь будет нужно, прошу вас, обращайтесь прямо ко мне.
И тут только до меня дошло – что я носила в бюстгальтере!
Ни за какой помощью к Василию Жохову я не обратилась никогда, хотя видела его часто. А так хотелось иногда папиросок попросить, но подумаю: господи, ведь ворюга же! – так и обходилась.
А потом Василий Жохов убил любимую овчарку начальника лагеря, чтобы добыть собачьего сала для туберкулезной Риты. Про это дознались, и его отправили куда-то в другой лагерь. Таким образом, Рита получила полный котелок собачьего сала, но лишилась любовника.
Вскоре и меня перевели в другое место, но по иным причинам. Однажды вызвал меня к себе «кум» (так называли оперуполномоченных), который, сильно надеясь на мои наклонности («подозрение в шпионаже»), предложил мне работать на них, то есть доносить на товарищей по беде. Я, естественно, отказалась. Он очень настойчиво меня убеждал.
– Ну что ж, Ариадна Сергеевна, – сказал он в конце разговора, – насильно мы никого заставлять не можем да и не хотим, нам нужны люди, работающие по собственной воле. Давайте подписку о неразглашении и идите в барак.
Я и забыла об этом разговоре, но он не забыл. Через некоторое время меня повезли в управление в Княжпогост. Эту дорогу я хорошо запомнила: зимища! холодище!.. Привезли меня в город и поместили в местную тюрьму, огромную, деревянную. И мне было ужасно интересно, дуре, что она была сложена из огромных бревен, не положенных горизонтально, как мы привыкли, а поставленных вертикально. Переночевала я там, и с утра меня повели в местное управление внутренних дел. И так стыдно было идти по городу с двумя конвоирами по бокам!
После аналогичного предложения и аналогичного ответа мне сказали, что меня отправляют обратно в лагерь.
И вот еду я в вагоне – одна, только конвоиры в тамбуре. В пустом товарном вагоне, зимой, двое суток не евши, потому что в тюрьме есть не дали, считая, что я в лагере получила, а в лагере считали, что там, куда везут, покормят. В общем, так и еду, сжавшись в уголке на своем тощеньком, с одним платьицем, узелочке. И замечаю вдруг, что ту станцию, где мне надо выходить, мы уже проехали и едем дальше, на север, в ночь, без остановок. Я задремала – что же делать?..
Очнулась я оттого, что в распахнутые двери вагона в кромешной тьме, с ором и матом ввалилась толпа мужиков-уголовников. Я сжалась в своем углу, стараясь не дышать.
Поехали. Мат свирепый, дым, шум. И из-под меня вдруг исчезает узелочек, как будто его и не было. Послышались звуки гитары и голос:
– Конвой, свет сюда!
Конвойный принес моргасик, и я в восторге воскликнула:
– Вася! Жохов!
– Кто меня зовет?
– Это я, Вася!
– Аллочка?! Какими судьбами? – И, обернувшись: – Комсомольцы, что я слышу – ма-а-а-ат? С нами – женщина!
И – отдаляющимся рокотом – мат стих. И около меня каким-то чудом стали возникать вещички из моего узелочка – красненькое платьице, расчесочка.
– Аллочка, давно ли оттуда?
Рассказываю, упоминаю Риту.
– Ах, Рита, жизнь моя! А откуда сейчас?
Рассказываю, не упоминая о главной причине.
– Наверное, с «кумом» не поладили?
– Да…
– Зря! Не надо бы… они народ мстительный. Вы ведь, наверное, хотите кушать, Аллочка? Я, к сожалению, сейчас не совсем в фарте, но могу угостить. – И он протягивает мне… турнепс. – Аллочка, погодите… а куда же вас везут?
– Я не знаю.
– Плохо дело. Я знаю, куда вас везут. Это самый северный в этих местах штрафной лагерь. Места все знакомые. Вот здесь, например, Аллочка, жили троцкисты – милейшие люди, между прочим!
А сам – мальчуган, откуда ему знать о троцкистах?
– И неплохо жили, пока эта б… я хотел сказать – этот деятель, Берия, не вспомнил о них. Но ничего, Аллочка! Держите голову! Я дам вам записку. В этом лагере работает парикмахером мой друг – Василий Муха. Он все вам устроит.
И при свете моргасика на клочочке бумаге шириной в палец написал несколько слов. Потом я прочла: «К вам приехала хор. девка Аллочка, оказ. услугу. Василий Жохов».
– К сожалению, Аллочка, нам пора расставаться, сейчас наша станция.
Пожелали мы друг другу всего хорошего. Прощальный аккорд гитары, и я снова одна в темном вагоне (моргасик унесли конвойные), еду все дальше и дальше на север.
Лагерь оказался маленьким, все его население было обречено на вымирание, не выживал никто – настолько тяжелы были условия. Работали мы на лесоповале без выходных, на таком пайке, что еле ноги таскали. Никакого Муху я разыскивать не стала, конечно, жила, как все.
Но увидеть его мне однажды довелось.
Сели мы в лесу на только что поваленное дерево – передохнуть, перекурить. Вдруг подходит здоровенный детина с совершенно нечеловеческой, распроуголовной физиономией.
– Здорово, б…!
– Здорово, Васька! Привет, Василий! – закричали все.
Присел он на бревно,
