Андрей Воронцов - Шолохов

Эффект оказался поразительным. Красноармейцы сначала отказывались верить, махали руками, потом, после терпеливых разъяснений Михаила, стали чесать в затылках: «Да, видать, совсем на Украине дело плохо, раз снова позвали инералов и офицеров. Довоевались сами с собой — поляк сраный нас за горло хватает…» Михаил слушал их с затаенной радостью — значит, и в этих бесхитростных крестьянских парнях живет дух великой когда-то державы! Через неделю во дворе его остановил усатый командир и сказал, пряча глаза, что с ним хочет поговорить один человек из Вешенской Чеки. Михаил спокойно пошел вслед за ним: ему вроде было не за что бояться Чеки. Но, увидев этого чекиста, он чуть не упал от неожиданности. Это был считавшийся всеми покойником Резник.

— Ты чего это побледнел, парень? — подозрительно спросил Резник.

— Так вас же… убили…

— Рано обрадовались! Я воскрес! Но не ради вашего спасения, — загадочно добавил он, нажимая на слово «вашего». — Пуля на полвершка от сердца прошла. Постой, а откуда ты меня знаешь?.. Э-э, да это же сын плешаковского мельника!.. Контрреволюция — она как сорная трава, — обратился Резник к командиру. — Сколько ее ни выпалывай — за ней молодая поросль лезет.

— Мой отец — не контрреволюционер, — сказал Михаил. Он хотел напомнить Резнику слова Сердинова, что подпольный кружок на мельнице существовал только потому, что Александр Михайлович не доносил на них, да вовремя прикусил язык: при упоминании Сердинова могли начаться расспросы, кто его убил, а Михаилу не хотелось выдавать ни Марью, ни других вдов, участвовавших в расправе. — Между прочим, у моего отца были неприятности после вашего ареста, потому что хозяин мельницы Симонов показал, что не хотел вас брать на работу как пришлого, а управляющий уговорил его.

— Но кто-то же донес на меня?

— Этого я не знаю. Но — не мой отец.

— Э, да вы старые знакомые, — удивленно сказал командир.

— Ты, товарищ, иди. У нас с молодым человеком разговор с глазу на глаз. Вот что, парень, — сказал Резник, когда военный вышел, — сообщили нам, что ты на занятиях по ликвидации неграмотности занимаешься прославлением царских генералов и белого офицерства. Ты знаешь, что за это бывает?

— Вам неправильно сообщили. Мы изучали воззвание ко всем бывшим офицерам Особого совещания при главкоме товарище Троцком и обращения самих офицеров, напечатанные в газете «Известия».

— Я знаю, где что напечатано. Но это обращение бывших царских генералов к бывшим белым офицерам. Никого, кроме них, оно не касается. Свои обращаются к своим на привычном им языке. Они вспоминают «матушку-Россию», которая на самом деле была тюрьмой народов, называют нашу священную классовую борьбу «эгоизмом». Из газеты не следует, что партия согласна с такими заявлениями, просто военное положение вынуждает ее временно допустить существование подобной платформы среди военспецов из бывшего офицерства. Ты что, не заметил, что это воззвание не подписано самим товарищем наркомвоеном? Почему же ты считаешь возможным изучать его с новобранцами Красной армии, как будто они — бывшие офицеры? Тебя этому научил кто-то? Кто?

Михаил полез в свою истрепанную полевую сумку, а Резник вздрогнул и вдруг наставил на него маузер.

— Вы… чего? — с открытым от удивления ртом спросил Михаил.

— Ты зачем туда полез? А ну — руки на стол!

— Да газету вам вчерашнюю хотел показать с обращением самого товарища Троцкого!

Резник, продолжая держать его на мушке, обогнул стол и, приставив холодное дуло к голове Михаила, открыл сумку. Увидев в ней и впрямь газеты, тетради и затрепанный букварь, он немного смутился.

— Приходится держать ухо востро, — пробормотал он, возвращаясь за стол. — Измена Сердобского полка меня многому научила. Партия призывает нас к бдительности. Ну, чего у тебя там?

— Товарищ Троцкий написал: «Все, что есть честного в интеллигенции! Офицерство русское — то, которое поняло, что Красная армия спасет свободу и независимость русского народа! Вас всех призывает Западный фронт!» Что же мне — и это обращение не читать с красноармейцами? Они не сегодня-завтра отправятся на войну с поляками, узнают, что к ним приставили бывших белых офицеров, откликнувшихся на призыв товарища Троцкого, — и что же им прикажете думать? Что это измена? Что приказы таких командиров выполнять нельзя? Мне кажется, что газеты для того и существуют, чтобы вовремя оповещать о подобных событиях.

Михаил поймал на себе взгляд Резника — изучающий, тяжелый, немного, как ему показалось, удивленный.

— Уж не вообразил ли ты, мальчик, что ты — политический комиссар? — зловеще спросил он. — Или ты думаешь, что кроме тебя некому будет объяснить красноармейцам политические задачи военного момента?

— Мне было предписано читать с бойцами советские газеты, — твердо сказал Михаил, — и никто мне не говорил, что в них читать, а что не читать. Если это должны делать комиссары, то я об этом не знал. Я даже не видел здесь никаких комиссаров. Может быть, вот этот, усатый? Но он сам едва умеет читать.

— Да, партийных кадров не хватает, — пробормотал Резник. — Ваши донские орлы постарались. Кстати, что ты там молол на занятиях про преимущества казачьей дисциплины? Тебе нравятся сатрапские порядки царской армии? Ты в ней служил?

— Вы же знаете, что не служил. Но в каргинскую школу, как положено на Дону, приходил урядник, рассказывал про основы службы. Присяга, и верно, была другая, тянуться надо было перед офицерами, а остальное — все то же самое. Разве не так?

— Так или не так — тебе какое дело? У тебя других занятий нет?

Михаил уже устал от этого разговора.

— Ну как же «какое дело», товарищ Резник! — воскликнул он. — Вы вон весь из себя грозный, чуть что — маузер к голове, вас они, естественно, будут слушать и без дисциплины, а мне-то как быть? Я ведь их младше! Они сидят, ржут и пердят… то есть портят воздух, — поправился он. — В царской школе за это секли, а я таких прав не имею!

Резник деревянно захохотал, задрав вверх завивающуюся кольцами смоляную бороду и выпучив еще больше свои глаза с красными прожилками.

— Портят воздух, говоришь?.. Узнаю святую Русь! «Там русский дух, там Русью пахнет!» — Слегка картавый, Резник на слове «Русь» еще больше картавил. — А ты, я вспомнил, в гимназии в Москве учился?

— Да, год. Потом — в Богучаре и здесь, в Вешках. Но — не окончил.

— Понятно. Церковно-приходская школа, гимназия, отец мельник, черносотенное казачье окружение — чему ты можешь научить красноармейцев? Тут нужен грамотный комсомолец, а не выкормыш вроде тебя. Да где их в данное время взять… Ну, ничего, мы это дело поправим. А ты, покуда остаешься здесь, запомни, если хочешь сохранить голову на плечах: политика — это не дело таких сосунков, как ты. Ты, наверное, действительно не с чужого голоса поешь, а сам так думаешь. Тем хуже для тебя. Я теперь за тобой наблюдать буду. Иди.