Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико

В Грузии люди более гордые, не так открыто выявляют свое отношение. В России это больше проявляется. Иногда у меня даже слезы на глазах появляются от такой любви.

Мама мою популярность воспринимала хорошо. Очень гордилась, конечно. До сих пор удивляюсь, как она могла спокойно приходить на мои сольные концерты. Перед первым попросила: «Приготовь мне хорошие места — я и Кето придем».

Она приходила и спокойно сидела. А я у Эки ни на одном концерте не была. Боюсь услышать что-то, что мне не понравится или не то движение увидеть. Слишком нервничаю.

У меня есть одна очень плохая черта — сижу, могу ничего не делать. Но обязательно должна сесть за рояль. Это моя потребность. Не могу без этого.

Но знаете, как трудно так о себе говорить? Получается, что все время себя хвалю! По мне, лучше рассказывать о своих недостатках!

Когда Тенгиз Абуладзе, наш великий кинорежиссер, предложил мне эпизод в своем фильме «Ожерелье для любимой», я была счастлива. Понимала же, какой это художник.

Я играла роль мамаши-фурии, которая третирует своего сына. Такая смешная роль получилась. Я и сегодня, когда вспоминаю о некоторых съемочных днях, не могу удержаться от смеха.

Мне говорили, что у меня есть способности драматической актрисы. Правда, ролей в кино больше никогда не предлагали. А мне было бы, конечно, интересно. Не красоту, которой нет, изображать. А какую-нибудь гротескную роль сыграть.

Пару лет назад исполнила небольшую роль в фильме «Любовь с акцентом» у молодого режиссера Резо Гигинеишвили. Вместе с Бубой Кикабидзе сыграли семейную пару, которая отмечает 50-летний юбилей своей свадьбы. Я потом шутила, что хоть на экране стала, наконец, женой Бубы. Так ведь весь Советский Союз считал, что мы муж и жена.

Кстати, обычно меня озвучивала Софико Чиаурели. Так было в фильме Абуладзе. И она очень точно меня почувствовала.

Зато потом, когда снимали «Мелодии Верийского квартала», за нее пела я. Мы вместе приходили в студию, Софико стояла рядом и смотрела, как я пою. И потом в кадре делала те же движения.

Я, между прочим, довольна этой работой. Особенно тем, как пою в тот момент, когда героиня Софико входит в камеру. По-моему, все достойно получилось.

Вообще с Софико Чиаурели меня связывала какая-то творческая близость. У нее были, конечно, люди ближе, чем я.

Родители наши не общались. Несмотря на то, что мой папа хорошо знал Верико. Я к ним, бывало, приходила на Пикрис-гору и Верико говорила: «Папа твой хороший человек».

Когда первый раз к ним попала, подумала: «Боже, где я нахожусь?!» Это же было легендарное место — дом Миши и Верико!

Тогда Софико была уже вместе с Георгием. Я с самого детства была влюблена в нее. Она мне была очень интересна — как личность.

Еще в восьмом классе мы наблюдали, как она ходит в кино. Она шла вместе с подругами — и мы все за ней. Она была лидером.

А учились мы в разных школах. Я — в первой, а она — в пятой. Первая женская гимназия была очень популярной, славилась красавицами. Еще в шестой учились красивые девочки, и всегда было между ними какое-то соревнование.

Софико мне нравилась. Да все были в нее влюблены. Черты лица у нее всегда были правильными, а потом она стала совершенной красавицей. Когда вышла замуж за Георгия, мы были счастливы, потому что появилась возможность к ней приблизиться. И мы подружились.

Сама Софико абсолютно не была влюблена в себя. Она была такая простая! Смеялась, когда ее называли звездой. И не хотела, чтобы открывали ее звезду перед театром. Я, кстати, этого тоже стеснялась.

Я была знакома с Нино Рамишвили. Она была такая удивительная! Действительно, последняя из могикан! Меня просто тянуло к ней. Когда мы встречались, она словно становилась моей ровесницей.

Сейчас мне кажется, что я училась у нее чему-то.

Я звонила: «Вы никуда не уходите?» Приходила к ней. Она встречала меня вся в украшениях: «Пойми, я никуда не хожу. Но я должна быть одета. Для себя». Она многое рассказывала, всегда с огромным юмором.

Ее муж, Илико Сухишвили, был очень колоритный человек, настоящий импресарио. Она репетировала, а он организовывал гастроли.

Нино знала себе цену. Ее так все боялись, одного ее взгляда! А меня она любила и уважала. Когда шла куда-то, звала с собой. И я с удовольствием отправлялась вместе с ней. Я ее называла тетя Нина.

Как-то привела к ней маленькую Наташу, свою внучку, и они играли вместе. Рамишвили вообще как будто сравнивалась по возрасту с теми, кто находился с ней рядом.

Она не была красавицей, но была очень величественна! Для меня это важнее. Она была личностью! И чувствовала, что я ее боготворю.

После Верико Анджапаридзе осталась она, Нино Рамишвили. Но к Верико я не могла близко подойти. Была в ней какая-то сила. Она выходила к нам с Софико, недолго сидела с нами и возвращалась к себе.

Думаю, Верико знала, что она великая. И в то же время могла дома убраться, помыть окна. При этом она была недосягаемой. Но всегда меня хвалила и любила, я это чувствовала.

Вот ее муж, Михаил Чиаурели, был очень остроумным, пел, шутил. Я с ним была ближе, чем с Верико. Он брал меня за руку, уводил в комнату, и мы слушали записи его и других артистов.

А Нино была и мудрая, и остроумная, и какая-то земная. Такая, как была Софико. Она не витала в облаках, хотя могла на всех смотреть свысока. Была одинакова со всеми.

Софико звонила мне чаще, чем я ей. «Нюня, спустись». Мой дом в Тбилиси находится выше ее. И я шла к ней. Она все время что-то строила. Все время была занята. Я была свидетелем их любви с Котэ Махарадзе. Она не многим говорила об этом. А мне доверяла.

Их роман начался, когда и Софико, и Котэ были не свободны. А Тбилиси — город маленький, и конечно, очень быстро об их отношениях стали говорить. Я точно знала, как и что было. Но не смела никому об этом рассказывать. Мало того, когда однажды мой муж произнес за столом: «Говорят, у Софико и Котэ роман», я его тут же одернула: «О чем ты говоришь?! Как это может быть, она же замужем!»

Когда встал вопрос о разводе, мне позвонил муж Софико Георгий Шенгелая — как все-таки оказалась переплетена наша жизнь! — и попросил поговорить с Софико, чтобы она не уходила. Но я ему прямо сказала: «Как ты себе представляешь мой разговор? Разве возможно переубедить Софико?» Георгий помолчал, а потом согласился: «Да, ты права. Это невозможно». Правда, с тех пор наша с ним дружба сошла на нет.

Софико безумно любила театр, больше, чем кино. Играла в театре имени Руставели, а потом в театре имени Марджанишвили. Очень красивой была — худая, очень пластичная, глаза просто светились.