Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

Один из таких разговоров Дмитрий Михайлович Балашов описал в своем отчете…

Они пришли к наставнику староверческой общины. Наставником оказался нестарый человек с темным смугловатым лицом в черной негустой бороде.

Поздоровавшись, попросили напиться.

Хозяин пошел искать стаканы, предназначенные для гостей.

– Вы уж извините, – сказал он. – У нас так заведено, что разная посуда.

– Мы знаем, знаем, – ответили собиратели древних книг.

Первый лед был сломан, и начался разговор о книгах.

– Да какие же у меня книги. Так, знаете, иногда почитаешь…

– Все-таки покажите…

– Да ничего и нет… ну, «Устав».

– Покажите, мы ведь не берем, только смотрим. Вы, пожалуйста, не думайте, что мы отбираем или что такое.

– Да нет. Я что ж…

– Так покажите нам ваши книги.

– Что ж, показать можно.

И так с каждой книгой, но все это было лишь прелюдией, как и долгий – никуда не ведущий – говор о рыбе, уловах, о прошлой жизни…

Помогало, по воспоминания Ю.К. Бегунова, то, что они с Дмитрием Михайловичем владели древнерусским языком, и это язык и заставлял староверов забывать об опасности.

А одну из наиболее ценных книг археографы нашли в доме, где они остановились.

Хозяйка показала «Устав» и «Златоуст», отпечатанные в прошлом веке.

– У вас есть еще книги?

– Абу, абу… – по-коми ответила хозяйка.

Наконец, – с помощью ее мужа, сына и сестры – уговорили хозяйку показать и другие книги. С полки около печи, из-за горшков, мисок и прочего кухонного скарба был извлечен грязноватый, стянутый узлами тряпичный узелок. В нем лежала изъеденная по краям временем, рыжая снаружи рукопись.

Это и была главная находка экспедиции – «Печорский сборник» XVI века, содержащий «Повесть о новгородском посаднике Щиле», житие Иосифа Волоцкого и Александра Невского и другие литературные произведения Древней Руси.

Однако главной своей работой – сбором фольклора! – на Печоре Дмитрию Михайловичу Балашову, судя по воспоминаниям Ю.К. Бегунова, заняться не удалось.

«Балашов обращал мое внимание на песни и сказки. Мы посещали некоторые собрания. Были вечеринки такие, когда люди собирались, женщины в основном, в своих старинных нарядах, в красных кофтах цветных, с монистами, в кокошниках. Это было очень красиво. Они пели.

Дмитрий Михайлович тогда не записывал. Времени не хватало… я его останавливал:

– Работай для археографической экспедиции. Тебя сюда назначили! Работай для Пушкинского дома, пожалуйста.

И он работал. Но соблазн был большой. Потому что песни были чудесные, люди были необычные, яркие, «говоря» – язык был чудесный. И от всего от этого нельзя было оторваться, как от всего русского, понимаете».

8

Некоторые мемуаристы связывают переезд Дмитрия Михайловича Балашова с известным партийным «разгромом» сектора фольклористики в Пушкинском доме в начале 1960-х годов, но на самом деле все было прозаичнее и скучнее.

Тот же Ю.К. Бегунов вспоминает, что «поведение и внешний образ, одежда Дмитрия Михайловича были таковы, что он привлекал далеко не всех. У него была русская белая рубашка с вышивкой, русские порты, сапоги… Он препоясывался цветным поясом… к этому еще надо добавить его прическу русского мужичка. То есть, вид у него был вполне народный, фольклорный.

И это принимали далеко не все… особенно партийные товарищи.

А в Пушкинском доме было много партийных людей! Но вот один партийный человек, от которого зависел прием Дмитрия Михайловича на работу (это был ученый секретарь В. П. Вильчинский) невзлюбил Дмитрия Михайловича именно за эту одежду, за его манеру говорить, выражать свои мысли. А он выражал свои мысли резко, безоговорочно, и всегда защищал сугубо русскую точку зрения…

И поэтому Дмитрий Михайлович в партийных кругах получил репутацию неподходящего человека. Когда встал вопрос о зачислении Дмитрия Михайловича в научные сотрудники сектора фольклора, а он был готов к этому и был вполне достоин, – знания у него были огромные, но он не подошел Вильчинскому».

– Вы, наверное, сектант! – сказал Вильчинский Балашову.

Тот попытался оправдаться: почему, если он ходит в русской одежде, он должен быть сектантом?

Но – партийное бюро переубедить так и не удалось, и в повышении Балашову было отказано.

Вот тогда и появился Петрозаводск.

Здесь, в Петрозаводске, который, среди городов средней величины и значения, как писал Д.М. Балашов, «выгодно отличался и чистотой, и культурой населения, и – «лица необщим выраженьем»[50], наконец-то начинает устраиваться самостоятельная жизнь 33-летнего ученого-фольклориста.

В Петрозаводске научно-технический сотрудник Пушкинского дома «возвышается» до звания младшего научного сотрудника, а главное, здесь ему выделяют свою жилплощадь, правда, с печным отоплением и без ванны, но отдельную – двухкомнатную квартиру № 7 на втором этаже деревянного дома № 4 по улице Герцена.

Улучшилось после защиты кандидатской диссертации и материальное положение.

Как вспоминает Г.М. Балашов, если говорить о материальном положении семейства, то: «жили очень плохо, плохо, терпимо, и под конец – некоторые всплески благополучия. Зарплата Дмитрия в Петрозаводске в Академии наук была 170 руб. Мамина пенсия 46 руб., которая расходовалась на оплату ленинградской комнаты и на ее редкие поездки в Ленинград»…

Датировать переезд Дмитрия Михайловича в Петрозаводск можно по отметке в военном билете. 14 ноября 1960 года Балашова поставили на военный учет в Петрозаводском горвоенкомате[51].

Связи с Пушкинским домом, разумеется, не прервались…

Той же зимой 1960/61 года была осуществлена экспедиция, организованная Петрозаводским институтом Академии наук совместно с Пушкинским домом в Варзугу.

«Условия были непростые, – вспоминает Сергей Николаевич Азбелев. – Почти не связанный в то время с райцентром поселок Варзуга Мурманской области, полярная ночь, тридцатиградусный мороз. Целями экспедиции были записывание местного фольклора – в основном свадебного обряда и сказок. Со мной были кинокамера и софиты, у Дмитрия Михайловича – магнитофон. Работая совместно, мы зафиксировали старинный свадебный обряд, который «разыграли» нам жители Варзуги в своих народных костюмах. Все этапы этого обряда я снял на цветную киноленту, а Дмитрий Михайлович параллельно записал на магнитофон все, что при этом пелось и произносилось.

Так как мы там были на Святки, удалось зафиксировать и старинные святочные обычаи – главным образом – хождение по домам «ряженых» (местное их название «шелюханы») и святочные гадания. Дмитрий Михайлович даже сам участвовал в этих гаданиях и сам ходил в вывороченном тулупе вместе с местными парнями и девушками, чтобы полнее ощутить атмосферу старинного действа.

Вообще он работал с полной самоотдачей, посвящая много времени записыванию старинных сказок на бумагу от руки, поскольку возможности тогдашнего магнитофона были слишком ограничены. Надо сказать, что жители Варзуги с полным пониманием и весьма доброжелательно относились к нашей работе, хотя она, конечно, отрывала их от привычных занятий. Дмитрий Михайлович умел