Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Больше это похоже на предчувствие больших социальных потрясений, революцию, в 1917 г. свершившуюся дважды. Иванов дал название книге уже на следующий год после нее, так как на указанных рассказах книга не заканчивается. Далее в тетрадь вклеиваются вырезки из газеты «Согры», единственный номер которой вышел в апреле 1918 г. Но эти наклейки уже значительно отличаются от подборки дореволюционных, в первую очередь тем, что лишены, кроме «согровских», выходных данных. Это рассказы «На горе Йык», «Зеленое пламя», «Огоньки синих фонарей», «Две гранки», стихи «Красная чума миллиард», стихотворение в прозе «Уходящий». Убирая эти газетные надписи и подписи, Иванов явно готовил книгу вклеек к изданию как печатную, типографскую. Возможно, эта мысль пришла ему как раз в 1918 г., когда у вклеек исчезли выходные данные. А может, это связано с Сорокиным, сотрудничество с которым приводило подчас к не проясненным до сих пор вопросам авторства. Что касается заглавия книги и одноименного рассказа, то оно легко перекликается с «Зеленым знаменем» – символом сибирского «областничества», которое действительно неизгладимо, по имени могучего героя «Зеленого пламени». Особенно после свержения царя: он может теперь сокрушить всех, кто этому, т. е. сибирской свободе, препятствует.
Под № 25
Тому, что в 1917–1918 гг. Иванов был увлечен этим сибирским движением, есть убедительные свидетельства. Это его сотрудничество в главном «областническом» журнале «Сибирские записки». По крайней мере, два факта. Во-первых, есть рецензия Иванова на один из номеров журнала, написанная и напечатанная в феврале 1917 г. в «Степной речи» (Петропавловск). Регулярно за выходом этого издания он не следил, как и за другими. Скорее всего, написал Иванов этот небольшой текст в рамках все той же литературной благотворительности, с которой он поддерживал «Приишимье», посылая туда бесплатно свои материалы о Кургане. Почти ничего хорошего и интересного в этих Записках» он не обнаружил, да и об этом хорошем написал как-то снисходительно, небрежно. О стихах давно известного тогда В. Пруссака отозвался так: «Из десятка стихотворений, помещенных в книжке, имеют только относительную ценность стихи Вл. Пруссака». Остальные достойны мусорной корзины. Отметил рассказ В. Бахметьева как «хорошо написанный», хоть и с «совершенно старым, избитым сюжетом», к «областничеству» Иванов здесь относится скептически, зная, что «склонность к сепаратизму издавна существует в Сибири» и потому: «Насколько удается разработка и освещение этого вопроса – покажет будущее».
После свержения самодержавия Иванов, по всей видимости, изменил свою точку зрения на «областничество» в лучшую сторону, пусть и ненадолго. Свидетельством тому та же аллегория «Зеленого пламени» со своей «тенденцией». И еще более тенденциозный «Сон Ермака». Напечатанный, кстати, в той же «Степной речи» (29 января 1917 г.). Там и аксакал Темирбей выступает ярым «областником», предсказывающим нашествие «людей-волков», которые «растерзают нашу родину», и прозревший потом его убийца Ермак, после своего воскрешения, клянется, совсем по-«областнически», «вечно любить свою родину Сибирь и пожертвовать собой для счастья ее». К ним, как оказалось, примкнул и рассказ «Шантрапа», который Иванов послал… в те же «Сибирские записки»! Хотя, казалось бы, что в нем «областнического»: по жаркой степи бредут четверо – типографский наборщик Василий, слесарь Аркадий, актер Таежный и осел Куян. Бродяги, шантрапа, живущие одним днем, существующие на подачки в основном от песен актера Таежного. Он и ведет всю компанию по знакомому маршруту, он главный и здесь, и в рассказе, близкий Бурану из рассказа «По Иртышу»: те же неисчерпаемые творческие силы без точки приложения, тот же удалой характер – может спеть так, что заворожит слух, а может стащить молоток у одного из почитателей. Жадность на новые впечатления, открывающая новые горизонты, и обыкновенное воровство, душа, готовая вместить в себя весь мир, и всего лишь актер, балаганный певец. За это – за изображение истинно сибирского, самородного таланта, вынужденного бродяжничать, и могли принять этот рассказ Иванова в «Сибирские записки». Но не напечатали. Там были свои, проверенные, маститые Гребенщиков, Новоселов, Вяткин, Бахметьев, Гольдберг.
Увидела «Шантрапа» свет только в газете «Согры», и то не полностью, а полностью только в третьей и последней «самодельной», точнее, самопечатной книге «Рогульки» в 1919 г. То есть рассказом этим Иванов явно дорожил. Он и больше других по размеру, и для «Рогулек» был значительно доработан. А дорожил, потому что вышел из его же бродячей жизни – вспомним персонажа под именем «Василий, типографский рабочий». Важен и эпиграф: «Посвящается Кондр. Худякову» – главному другу и учителю этих курганских лет. Так, вдвоем они и войдут в политику, некоей «шантрапой», особенно Иванов, шумно, даже со скандалом. И по переезде в Омск Иванов Худякова не забудет, в начале 1918 г. напишет в письме: «Дружище! Сегодня послал в “Сиб(ирские) Зап(иски)” рассказ “Шантрапа”, посвященный тебе. Реклама-с». Как мы уже знаем, прорекламировать Иванову друга не удалось, рассказ не напечатали. Хотя Худякова в «Сибирских записках» уже публиковали – весной 1916 г. А это значит, что он не прочь был напечататься в главном «областническом» журнале, не считая томскую «Сибирскую жизнь», опеквашуюся самим Г. Потаниным и редактировавшуюся тем же В. Крутовским, редактором «Сиб. записок». Журнал оказался живучим – просуществовал с 1916-го по 1919-й. Между тем сам Худяков был эсером, членом партии социалистов-революционеров, эсеров, а Иванов еще не определился в литературе, а это было для него, как представляется, важнее. Революция на какое-то время отвлекла, создав иллюзию выхода из тупиковой,
