Венеция – это рыба. Новый путеводитель - Тициано Скарпа
Ты проводишь кончиками пальцев по крошащейся штукатурке, разъеденным, растрескавшимся кирпичам. В игре «Поиски сокровищ» массовики-затейники засовывают в бесчисленные щелочки бумажки с ребусами. Отгадаешь – перейдешь на следующий уровень. Пушеры прячут там пакетики со своим товаром.
Обожженные глиняные кирпичи прекрасные теплоизоляторы, но при этом они пористые. Если же они пропитываются водой, то их функция меняется на противоположную: вместо того чтобы изолировать холод и тепло, они передают их изнутри наружу, и наоборот. Таким образом, сырая кирпичная стена зимой холодная, а летом теплая. Никакие батареи и кондиционеры здесь не помогут. Высокий показатель влажности стен, в иных местах катастрофический, в Венеции считается приемлемым, по сравнению со среднегородским уровнем. Мои университетские однокурсники, студенты из других городов, жили на невыносимо промозглых, мрачных первых этажах: зима и лето царили у них внутри дома.
На влажных стенах проступает зернистый тальк. Потрогай его. Это соль, химический родственник нитрата калия, так называемой селитры. В древности ее соскабливали со стен погребов, подвалов, голубятен, конюшен. Она содержала процент окисленного аммиака и кристаллизовалась в помещениях, где находились животные. Ее использовали в качестве моющего средства, а еще для получения греческого огня – зажигательной смеси, с помощью которой византийцы брали на абордаж вражеские корабли.
Венецианцы изготовляли его в сельской местности, в особых конюшнях, из мочи и фекалий животных. Пастухи каждую ночь загоняли двести овец в одно помещение, которое называлось tesón (слово того же корня, что и tetto – «крыша; покрытие»). Каждый день они снимали верхний слой почвы, пропитанной выделяемым овцами аммиаком, и отваливали ее. Модификацией почвы занимались уже микроорганизмы. Затем нужно было провести сложные операции по выщелачиванию, фильтрации, кристаллизации. Для чего столько трудов? Селитра – один из основных компонентов пороха.
Достаточно прикоснуться кончиками пальцев к любой вещи, даже ничтожно малой, чтобы погрузиться в бездну историй. Подушечка пальца – орган, специализирующийся на деталях. Каждая деталь в Венеции имеет свои особенности. Все, чего ты касаешься, пропитано курьезами, обычаями, отмечено древним или новейшим своеобразием.
Добытчики селитры вели себя властно: они имели право входить в крестьянские дома, обдирать стены, портить штукатурку, снимать пласты глинобитных полов, нарушая устойчивость стен, разбивая их стяжку. Крестьяне пытались защищаться, как могли: платили мзду, сами скоблили стены, настилали полы, чтобы их не разрывали. Это лишь один пример того, во что обходилась Венеция, разграблявшая соседние или иностранные земли. На это обратил мое внимание Джанфранко Беттин: «Чтобы содержать этот маленький город, – сказал он, – понадобилось создать Светлейшую Республику, империю величиной с половину Средиземноморья, – торгуя, колонизируя, грабя, эксплуатируя». И даже реквизируя аммиачную соль в крестьянских домах.
Подними руку и коснись свода соттопортико[44] – подворотни. В сестьере Дорсодуро, при спуске с моста дель Винанте, можно спокойно достать до штукатурки над входом в соттопортико. Много лет назад здесь налепили жвачки на любой вкус и цвет: окаменевшие лакричные пережевки желтовато-табачного цвета соседствовали с ядовито-розовыми флуоресцентными жемчужинами клубничного замеса и ярко-зелеными радиоактивными подушечками перечной мяты в мозаичном обрамлении из затвердевшего каучука. Летом 1993 года я занялся их подсчетом. Насчитал 897. Через четыре года их было 3128. Это внушительное абстрактное мозаичное панно, результат ручного, а точнее, челюстного коллективного труда мастаков-жевателей, следовало бы взять под контроль управлению охраны памятников. Но хозяйка квартиры, расположенной по соседству, все убрала. Теперь от него не осталось и следа.
Ты освежаешься водой из питьевых фонтанчиков. Затыкаешь их носик и пускаешь трехметровые гейзеры из дырочки посредине.
Ты гладишь ласковых кошек. В городе их становится все меньше; бездомных отлавливают и отвозят в кошачьи приюты.
У тебя возникает соблазн испытать на прочность швартовы водных трамвайчиков. Привязанные к причалу, швартовы натягиваются и жалобно стонут. Матрос делает тебе знак отойти. Может отхватить запястье. Сам-то он управляется с ними в толстых кожаных перчатках.
Ты довольствуешься тем, что трогаешь на бортах вапоретто странные металлические грибы – битенги, на которых крепится канат. Ты касаешься их гигантских родственников на риве дей Сетте Мартири в акватории Сан-Марко или каменных тумб на Дзаттере. Это приспособления для швартовки крупнотоннажных судов. На фондамента ты с любопытством отрываешь от земли тяжелые кольца, вмонтированные в брусчатку: к ним швартуются барки.
Ты опираешься на плечи гондольеров, когда они помогают тебе взойти на борт гондолы-парома. На всякий случай ты хватаешься за причальную сваю, вбитую в дно и называемую в Венеции брикола[45]. Многие из них по-прежнему изготавливаются из дерева, но есть и такие, которые сделаны из переработанного пластика, они не стираются бортами лодок. Деревянная брикола служит несколько лет, затем истончается и ломается; ее нужно менять, оплачивая дорогостоящую пересадку. Такая экономия экологична, ведь в городе и лагуне их около пятидесяти тысяч – целый лес, требующий вырубки каждые три-четыре года. Конечно, пластиковые бриколы жесткие, колончатые, слишком правильной формы, гладкие и прямые. Они занимают место традиционных свай, сливаясь с ними благодаря ложно-деревянной окраске. Я не против этой современной, подспудной, завуалированной мутации. Возможно, пластиковые бриколы – это предвестие более масштабной трансформации. После брикол мы доберемся до тротуарных мазеньо, заменив их крупными блоками из полибутадиена; затем – до кирпичей из метакрилата, готических колонок и квадрифолей из силикона, статуй из эпоксидной смолы… Дома, ривы, дворцы, мосты – наконец-то все станет прочным, нерушимым. Так Венеция реализует свое исконное предназначение, свою окончательную и совершенную форму, заложенную в ее первооснову, в ее энтелехию: самый искусственный из существующих городов станет целиком пластиковым.
Ты проводишь пальцами по уключине – форкола[46], двурогой вилке, торчащей на корме гондол для крепления весла. Уключина – это пережиток прошлого. И вовсе не потому, что осталась в прошлом. Наоборот, придуманная в прошлом, она предвосхищает будущее. Ее как будто смоделировал финский дизайнер ХХ века. Он сел в машину времени и всадил уключину в борт гондолы несколько веков назад.
Понаблюдай за тем, как ее касается весло. Благодаря своим изгибам, изломам, разомкнутым проушинам уключина позволяет веслу занимать с дюжину упорных, наклонных, промежуточных позиций. Один-единственный гребец с помощью одного-единственного весла по одному борту
