Анастасия Баранович-Поливанова - Оглядываясь назад

52

Привозил он и профессионально снятые кинопленки и охотно и безотказно показывал друзьям и друзьям друзей Италию, Париж, Швейцарию, Бельгию — на всю жизнь я запомнила умопомрачительный в золоте осени Брюгге, — ведь в те годы простые смертные не могли увидеть эти красоты даже на открытках.

В той же Жуковке по вечерам, когда Наталья Владимировна, Иван Дмитриевич и Миша возвращались с работы, приезжал еще кто-нибудь из наших друзей из Москвы, и, наконец, засыпали дети, у нас на террасе происходили вслух чтения «Живаго» — времяпрепровождение, которое вызвало бы сейчас, в первую очередь у моих собственных детей, да и у всего молодого поколения только насмешки. Все замотаны, закручены, изменились пристрастия, вкусы, а я, пони мая что невозможно, хотя бы в мечтах, по-прежнем} вместе с Блоком «за верность старинному чину, за то. чтобы жить не спеша, авось да распарит кручин} хлебнувшая чаю душа». На письма и то нет времени, переписываются только по электронной почте.

Кто только не перебывал в гостеприимном доме Рожанских — не берусь даже всех перечислить. Друзья геологи и негеологи Натальи Владимировны, В.Т.Ша ламов, знакомые И.Д. из мира физиков (как-то Hi конференции на Кавказе И.Д. снял Нильса Бора i опять показывал друзьям трогательный кадр: старень кий, седовласый Нильс Бор, сидя на альпийском луп под Эльбрусом, собирает дикие цикламены), «невидим ки Солженицына», В.М.Борисов, А.А.Угримов, И.И Столярова, заходил в свои наезды в Москву сын Лео нида Андреева Вадим Андреев с женой. Их долго ш пускали в Россию, а в дальнейшем только в отпуск i то не каждый год. Тосковали, мечтали приезжат] почаще и понадольше. А впервые разрешили приехать как они сами рассказывали, после того, как В.Л разговорился в салоне парохода (можно себе предста вить какого ранга, — он работал в ЮНЕСКО) < Молотовым и пожаловался, что даже не может при ехать на родину. Оказалось, что тот (Вячеслав Михай лович) любит его отца, писателя Леонида Андреева, i пообещал сделать все от него зависящее.

В 66-м Солженицын читал у Рожанских (для маг нитофона в те годы в Москве это была болыпа) редкость — хотя горстка друзей, за которых ручалиа хозяева, была допущена) «Раковый корпус». Броса; сердитые взгляды на беспрерывно кашляющую жен;

Наталью Алексеевну, читал скорее как актер, не писатель, правда, мне больше доводилось слушать поэтов, но интонации… особенно конец «…первый день творения… и последний…» врезались в память навечно, и книга стала любимой тоже навечно, — перечитываю каждый год. Позднее А.IT. записал «Крохотки», главу «Улыбка Будды» из «Круга первого». Записывали Ахматову, однажды включили магнитофон без ее ведома она в это время сидела за столом, разговаривала, много шутила. Особенно ее подзадоривал и подначивал Е.Левитин. Обнаружив проделку хозяев, А.А. сердилась и ворчала, но запись стереть не попросила. Читал для магнитофона Коржавин. — его тогда у нас почти не печатали.

Не успели только записать «неповторимый голос» Пастернака («Умолк вчера неповторимый голос и нас оставил собеседник рощ». — Ахматова). Мама мечтала об этом еще в конце 50-х, и предпринималось несколько попыток уговорить самого Б.Л., а нужно было еще договариваться с машиной — тогдашние магнитофоны были очень громоздкими — но то сам Б.Л. откладывал, то невозможно было сговориться одновременно с Ивин- ской и Иваном Дмитриевичем, а потом было уже поздно, и замысел остался неосуществленным. Очень обидно, потому что, как уже говорилось, немногие записи, сделанные иностранцами, лишь приблизительно передают, вернее, напоминают тем, кто его слышал, его и в самом деле неповторимый голос.

Появлялась в доме Рожанских в 70-е и Н.Я.Мандельштам. Нас с мужем познакомил с ней еще в 62-м наш друг Женя Левитин. Сам он разыскал ее в Чебоксарах, оказавшись там в командировке. Не помню уж каким образом он раздобыл ее адрес и заявился к ней довольно поздно даже по московским меркам, постучался, назвал себя, сказал, что давно любит Мандельштама. Н.Я. его не впустила, — мало ли кто мог так ввалиться, сославшись на любовь к поэту. Тогда, стоя за дверью, он принялся читать Мандельштама, читал, читал, а знал он его практически всего наизусть, так же, как и других своих любимых поэтов, и. наконец, минут через 20–30 дверь все-таки отворилась. В своей книге И.Я. назвала Женю «вестником новой жизни», до самой ее смерти он оставался одним из ее ближайших молодых друзей. Только ему и Мише (моему мужу) она прощала, что они больше любят Пастернака, чем Мандельштама, — больше это не прощалось никому.

Очень часто с Мишей, иногда вместе с Женей, мы забегали в Лаврушинский к Шкловским, где останавливалась Н.Я. в свои наезды в Москву. Поначалу там бывало не слишком многолюдно, хозяйки дома Василиса Георгиевна и ее сестра Наталья Георгиевна, Варвара Викторовна Шкловская с мужем и сыном Никитой. еще кое-кто из друзей Н.Я. Аура доброты, исходившая от старших хозяек дома, чаще молчаливых, но всегда улыбающихся, обволакивала комнату, стол, всех присутствующих и смягчала язвительность и колкости самой Н.Я. Вот как пишет о доме Шкловских Над. Як.: «В Москве был только один дом. открытый для отверженных… Однажды мы решили, что нельзя больше злоупотреблять добротой Шкловских, боялись их подвести, вдруг кто донесет, а там и «загрохотать недолго»… Мы торжественно сообщили о своем решении и, не слушая уговоров, несколько дней не приходили… Чувство одиночества и бесприютности обострялось… Как-то О.М. не выдержал и позвонил… Приезжайте скорее, сказал Виктор, Василиса тоскует, места себе не находит. Через четверть часа мы позвонили, и Василиса встретила нас с радостью и слезами. И тогда я поняла, что единственная реальность на свете — голубые глаза этой женщины… Так я думаю и сейчас».

Иногда мы встречали там брата Н.Я. Евгения Яковлевича Хазина. Весь его облик библейского старца и опять же глаза, излучающие столько доброты и ласки (м.б. «малиновой»?), словно готовые заключить в объятья всех на свете блудных сыновей, контрастировали с характером сестры. Я смутно помнила его еще по детскому довоенному Коктебелю, но больше по рассказам мамы и своей свекрови. Однажды, когда Н.Я. появилась у нас дома, мать мужа сказала, что частенько вспоминает Евг. Я., собирается, но никак не соберется ему позвонить.

Ведь это так просто — снять трубочку и все.

Да, конечно, — согласилась с ней моя свекровь, — но как-то не получается.

Вам, Маргарита Густавовна, очевидно, никогда не приходилось месяцами, годами жить совсем одной, и вы даже представить себе не можете, что значит услышать знакомый голос, — с горькой улыбкой проговорила Н.Я.

Заводила и направляла разговор, как правило, сама Над. Як., присутствующие женщины больше помалкивали, иногда прерывая разговор, без видимой связи Н.Я. могла вдруг обратиться ко мне (я-то больше всех помалкивала):