Тиран в шелковых перчатках - Мариус Габриэль
— У нас, во Франции, принято целоваться под омелой на Новый год, — сказал он, принимая венок. — Знаете, а это ведь не простая омела, а та ее разновидность, что растет на дубах. Она встречается намного реже и приносит счастье.
Он повесил венок над дверью. На Диоре были темные брюки и темно-красный пиджак с шейным платком — выглядел он весьма эффектно. Она вдруг осознала, что он вовсе не так стар, как ей представлялось: серые костюмы в полоску, которые он носил у Лелона, и общий дух консерватизма заставляли его казаться старше своих лет, а на самом деле ему вряд ли больше сорока. В домашней обстановке в его чертах — мягком срезанном подбородке, чувственном изгибе рта — проступало что-то почти детское.
— Вы так добры ко мне, — сказала она. — Не знаю, что бы я без вас делала.
— Я счастлив, что смог вам помочь. Временами мы все чувствуем себя беспомощными. Я имею в виду, в выражении чувств. Например, чувства благодарности за освобождение. — Он тщательно разлил напитки. — Годы оккупации были ужасны. Вы и представить себе не можете, насколько они были безрадостными. Петен заключил союз с Гитлером. Немцы грабили Францию, да что Францию — всю Европу. Мы были сломлены. Люди в Париже мерли от голода и холода. В Париже! Вот таким он был, пресловутый Pax Germanica[17]. — Он торжественно поднял рюмку. — Для меня большая честь оказать немного гостеприимства представительнице наших освободителей.
— Я счастлива принять его от лица Франклина Делано Рузвельта.
Они выпили.
— Кроме того, — он поднял палец, — за границей мы все наивны, как дети. Защитить вас — моя обязанность. А сейчас, — он причмокнул губами, — прошу меня извинить, но я должен проследить за тем, что происходит в кухне.
Пока он готовил ужин, Купер отправилась бродить по квартире. Она взяла в руки фотографию молодой женщины, чертами лица настолько напоминающую Диора, что усомниться в том, что это — его сестра Катрин, было невозможно.
— Ваш друг месье Пуленк рассказал мне о вашей сестре. Мне так жаль.
Он выглянул из-за кухонной двери.
— Она вернется ко мне. Переверните фотографию. — Сзади за рамку были заткнуты две карты таро. — Это Шестерка жезлов и Колесница, — пояснил Диор. — Они выпадают в каждом раскладе мадам Делайе, снова и снова, и означают благополучное возвращение.
— Она очень на вас похожа.
— Хотел бы я, чтобы гестаповцы забрали меня вместо нее. Но, конечно, им была нужна она. Мне не хватало смелости заниматься тем, чем занималась сестра: мотаться по Парижу на велосипеде и развозить депеши для участников Сопротивления. Мне же хотелось похоронить себя в ателье и полностью удалиться от мира.
Купер поразило выражение его лица.
— Но вы ведь надеялись.
— До нас доходили ужасные слухи. Сначала всех уверяли, что условия содержания в Равенсбрюке гарантируют чистоту и здоровье. Теперь мы слышим о болезнях, голоде, пытках. Хуже того, говорят, что нацисты систематически истребляли узников — политика экс-терминации. Тысячи — миллионы — погибли в газовых камерах, а их тела сожгли в печах крематориев.
Она не знала, как его утешить.
— Мы слышали то же самое. Поначалу не могли в это поверить.
— Я поверю во что угодно, когда дело касается нацистов. Их методы чудовищны.
Он вернулся к готовке, а она продолжила осмотр. Квартира была оформлена со вкусом, но, как догадалась Купер, скорее за счет гениальной изобретательности, чем благодаря вложению денег. Он создал роскошную иллюзию в стиле рококо, каким-то образом смягчив его женственность. Она заметила изящную китайскую ширму из желтого шелка. За ней скрывалась эротическая бронзовая статуя обнаженного мужчины, которая навела ее на мысли об Амори. А где ночует он? У той малютки-кокни? Или он с какой-то новой женщиной? Ей не хотелось надолго останавливаться на этих мыслях.
— Это ваша мать? — спросила она, рассматривая фотографию в серебряной рамке, на которой была изображена женщина в наряде эдвардианской эпохи.
— Да, это она. Не правда ли, дивная шляпка? Обратите внимание на страусовые перья.
— Вы, должно быть, очень по ней скучаете.
— Да. Хотя прошло уже двенадцать лет.
— Моя мама тоже умерла молодой. Отец так и не женился снова. Он был фабричным рабочим из Ирландии. Прошел путь до мастера, но никогда много не зарабатывал. И страстно боролся за улучшение условий труда. Когда он только начинал, люди работали по шестьдесят часов в неделю за мизерную плату. Станки и печи на фабриках были настолько небезопасны, что рабочим часто отрывало руки и ноги или они могли сгореть заживо. Он возглавил борьбу против таких условий. Но она ему дорого обошлась: он умер от сердечного приступа спустя несколько недель после того, как мы с Амори поженились.
— Мой отец — полная противоположность вашему, — сказал Диор. — Он был богачом. Владельцем огромной фабрики. Прочил меня в наследники семейного дела и пришел в ярость, когда я выбрал карьеру в искусстве. Потом он обанкротился. И теперь я содержу его и двоих братьев за счет своего искусства.
— Какая ирония.
— Кто знает. Возможно, в том, что он разорился, есть часть и моей вины.
— Как это?
— Когда отец понял, что ни я, ни мои братья не собираемся следовать по его стопам, он изъял деньги из производства и вложил в спекуляции на бирже. Великая депрессия уничтожила все его средства. Мне удалось приобрести небольшой дом в деревне, в zone попо, где он сейчас тихо проживает.
— Nono?
— Сокращение от non оссирёе. Оккупированную часть страны они называютja-ja France и обвиняют нас в том, что нам нравится жить под немцами. Но не думаю, что с моей стороны будет преувеличением утверждать, что если бы не моя работа в оккупированном Париже, мой отец и братья умерли бы с голоду.
— Вы хороший человек, месье Диор.
— Я ни то ни се. Ни ja-ja, ни nоnо.
Он появился из кухни в клубах ароматного пара. В руках у него было блюдо с огромным красным лобстером.
— Святой Толедо! — воскликнула Купер.
— Прислали мне из Гранвиля, с родины, — расцвел Диор. — Вам не кажется, что она как нельзя более подходит к случаю? Гражданка моря, соединяющего вашу страну и мою. Вы только взгляните на ее великолепный наряд! Какие цвета! А оборочки и банты! И
