Имран Касумов - На дальних берегах

"М-да, райский уголок устроили, - морща нос и кривя губы, заметил корреспондент, одетый, несмотря на жару, в кожаную куртку, испещренную "молниями". - Да только везде ли у них так?.." Он говорил по-французски, но с некоторым акцентом. Спутники его улыбнулись. Мехти, который проходил в это время мимо иностранцев, услышал последнюю фразу журналиста и невольно приостановился. Иностранцы подозвали его к себе. Мехти подошел. Корреспондент в кожаной куртке оглядел Мехти с ног до головы. Мехти был в обыкновенной голубой майке, в парусиновых брюках и в тапочках. "Ви... ви..." - корреспондент с "молниями" защелкал пальцами в поисках подходящего слова. "Говорите по-французски, я вас пойму", - перебил его Мехти. "О! О! изумленно воскликнул иностранец и спросил по-французски: - Где вы научились французскому?" - "В институте". - "Великолепно!" - "А что тут особенного?" добродушно улыбнулся Мехти. "Скажите... Вы не ответите мне на несколько вопросов?" - "Если смогу, отвечу". Корреспонденты взяли "наизготовку" свои блокноты. В это время к Мехти подошли двое юношей - украинец и узбек в цветном халате. Корреспондент в кожанке иронически оглядел незатейливый наряд Мехти и сказал что-то своим коллегам по-английски. Мехти плохо знал английский, но по произношению корреспондента догадался, что это американец. "Скажите... га... что вы считаете главным в жизни? Богатство? Успех? Или, может быть, - он усмехнулся, - работу?" - "Главным в жизни, - твердо сказал Мехти, - я считаю ясность цели". - "Ясность цели? Что же такое, по-вашему, ясность цели?" - спросил журналист. "Ну, как бы это вам объяснить... - В глазах Мехти мелькнул огонек задора. - Мы вот говорим, что надо строить новые города, а на карте появляется название нового советского города. Мы говорим: больше металла! - и выпускаем новые тракторы, автомобили, станки, турбины. Мы говорим о борьбе за изобилие продуктов - и показываем вам результаты этой борьбы... Вот это и есть ясность цели... Понятно?" - "Н-не очень", - буркнул американец. "Жаль, - Мехти улыбнулся. - А впрочем, я так и думал, что вы этого не поймете!" Корреспондент так и не записал ничего в свою книжку, а Мехти подхватил под руку узбека и украинца и присоединился к шумному и праздничному людскому потоку. "Что ты им объяснял, друг?" спросил украинец. "Объяснял самые простые вещи, но, как видно, они не поняли... Или не пожелали понять". Они вошли в чайную возле павильона Российской Федерации и весело пили там чай с баранками...

И вот 1941 год. Война... Таня с Петей провожали Сергея Николаевича на фронт. Он был назначен комиссаром в одно из авиационных соединений. "За маму не беспокойся", - громко и внушительно сказал Петя. Многие оглянулись на его голос; среди провожающих возникло оживление. Таня улыбнулась сквозь слезы...

...Военное училище в Тбилиси. Мехти принимали в партию. Он поклялся сражаться за Отчизну до последней капли крови. Сын коммуниста, маленький барабанщик пионерского отряда, художник, лингвист стал воином, коммунистом. Ему выпало на долю защищать честь и свободу своей Родины на Сталинградском фронте. Здесь, на фронте, он особенно хорошо узнал людей, - вдали от дома, от семьи, от родных они быстрее сближались друг с другом. На фронте Мехти получил письмо от одного из бакинских друзей. Он трижды перечитал его, сидя в окопе. К нему подошел политрук роты. Он хотел провести беседу с бойцами, но люди оглохли от орудийного грохота. Мехти отдал письмо политруку. И пошло оно гулять по окопам, по ходам сообщений, по блиндажам. Друг Мехти писал, что он вместе с группой геодезистов находится в центральной части Азербайджана, в маленьком селении Мингечаур - они ведут первые изыскательские работы в местах, где скоро начнется строительство грандиозного гидроузла. Цель строительства - оросить водами Куры засушливые степи, дать ток новым нефтяным промыслам, фабрикам, заводам. Письмо переходило из рук в руки, и светлели, загорались улыбками лица бойцов. Вокруг громоздились руины, шел жестокий бой, смерть витала над головами, а народ, как и всегда, думал о жизни, о созидании. Он думал о будущем... А чтобы завоевать это будущее, нужно было, не щадя жизни, драться за свою землю. И Мехти сражался с яростью, с ожесточением. Ненависть с особенной силой вспыхнула в его сердце, когда он узнал, что немцы беспощадно бомбят его любимый Ленинград, что Петергоф превращен в развалины, что бомба попала в Эрмитаж. Ленинградцы несокрушимой стеной поднялись на защиту своего города. И Мехти гордился ими, как самыми близкими людьми... В одном из ожесточенных боев часть Мехти попала в окружение. Мехти был тяжело ранен, но продолжал драться. Когда кольцо фашистов стало совсем тесным и Мехти увидел их в пяти шагах от себя, он приставил к груди дуло автомата и нажал на курок... В глазах у него потемнело, и стало тихо-тихо... Очнулся Мехти в незнакомом помещении. Кругом были немцы. Он слышал их четкие шаги, резкие приказания; слышал вопли, стоны людей... Над ним склонилась женщина в черном платке, с бледным, измученным лицом. Она приложила к его ране мокрую тряпку... "Где я?" - спросил он хриплым и каким-то чужим, словно идущим издалека, голосом. "Нельзя... - тихо ответила ему женщина. - Тут нехорошо, тут нельзя... Тут надо тихо..." Она говорила на ломаном русском языке. Позже он узнал, что женщина эта - полька и что они - в концлагере. "Яду... достань мне яду..." - просил Мехти, а она все повторяла: "Нельзя... нельзя... Надо тихо...". Он быстро поправился, и теперь его все чаще водили на допросы. На допросах Мехти заявлял, что после сильного ранения он плохо все помнит. Он прекрасно владел немецким языком, у него было чистое произношение, и фашисты взяли это на примету. Мехти держался с ними свободно, независимо: он презирал смерть и считал, что вновь родиться для такой жизни, как сейчас, в концлагере, - это хуже смерти. И он вел себя вызывающе, хладнокровно смотрел смерти в глаза. Фашистам часто хотелось выпустить в него полный заряд своих пистолетов. А он стоял перед ними спокойно, твердо, с каменным лицом. Тогда немцы резко изменили свое отношение к нему... А потом...

- О чем вы думаете, Сергей Николаевич? - спросил. Мехти, подняв голову.

- О Москве... - мечтательно протянул Сергей Николаевич. - Я ходил сейчас по ее улицам... Зашел на-телеграф - тот, что на улице Горького, получить письмо до востребования от Танюши и Петеньки. Он, наверно, уже умеет писать... Раньше он присылал мне только рисунки. Очень забавные...

- А по Манежной не прошлись, Сергей Николаевич? - с оживлением спросил Мехти. - Там ведь Кремль совсем рядом.

- Прошелся, Мехти, и по Красной площади прошелся... и заглянул в твою Третьяковку.

- А площадь Пушкина помните?

- Как же! И Петровку, где всегда столько народу... - И Садовое кольцо, - сказали вдруг они в один голос и удивленно замолчали... Вся их бескрайная Родина казалась им сейчас обжитым, уютным домом, в котором они жили дружной, тесной семьей. Бесконечно-огромным и дорогим был их дом, которому грозила опасность. Сергей Николаевич вздохнул: нет, не до идиллий нынче! И как бы думая вслух, сказал: