Анатолий Сульянов - Берия. Арестовать в Кремле

Ни один видный военный деятель не был подвергнут аресту без визы наркома обороны Ворошилова. Более того, нарком, помогая НКВД, вызывал в Москву командующих округами и флотами, командармов и генералов, комкоров и комдивов якобы на совещание, позволяя арестовывать подчиненных ему военачальников в поездах, на вокзалах, в служебных кабинетах.

Допросы Примакова — человека эмоционального и впечатлительного — следователи НКВД вели в присущей им манере с применением активного физического воздействия. Вот показания одного из них, ныне здравствующего: «Примаков сидел как активный троцкист. Потом его дали мне. Я стал добиваться от него показаний о заговоре. Он не давал. Тогда его лично допросил Ежов… и Примаков дал развернутые показания и о себе, и о всех других организаторах заговора».

Бывший начальник отделения НКВД А. Авсеевич позже признал, что показания у подследственных «выбивались» с применением самых жестоких методов физического воздействия. Костоломы НКВД выламывали арестованным маршалам, генералам, комкорам, комдивам руки, избивали лежащих на полу измученных людей ногами и табельными дубовыми табуретками.

«Примерно в марте 1937 года я вызвал на допрос Примакова, — вспоминал Авсеевич. — Он был изнурен, истощен, оборван, имел болезненный вид. Примаков и Путна на первых допросах категорически отказывались признать свое участие в контрреволюционной троцкистской организации. Я вызывал их по 10–20 раз. Они сообщили мне, что, помимо вызовов на допросы ко мне, неоднократно вызывались к Ежову и Фриновскому. На одном из допросов Примаков заявил, что накануне вызывался к Ежову, там был серьезно предупрежден о последствиях в случае, если будет запираться… Примаков обещал Ежову подумать и сейчас будет давать показания».

Можно себе представить состояние человека, неделями истязуемого самыми изощренными пытками, явившегося на допрос к Ежову, требовавшему признаний на суде и грозившему новыми избиениями, если тот вздумает отказаться от предыдущих показаний. Примакову следователи не давали покоя ни днем ни ночью, лишали сна, меняясь, били почти беспрерывно, несмотря на крик и стон терявшего сознание человека…

После показаний Медведева, «выбивания» признаний у Примакова и Путны был арестован начальник управления кадров РККА Борис Фельдман. Его допрашивал следователь по особо важным делам Ушаков (настоящая фамилия — Ушиминский) — «мастер» применения «новых» средств допроса. Позже Ушаков заявит: «Арестованный Фельдман категорически отрицал какое-либо участие в каком-либо заговоре… Вызвал Фельдмана в кабинет… и к вечеру 19 мая Фельдман написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и других».

Что можно сделать с человеком, только что стоявшим в строю РККА, чтобы он отрекся от своей честной жизни и оговорил себя и своих товарищей? Ушаковы и им подобные умели «выбивать» нужные показания даже из самых мужественных, испытанных боями командиров…

Ежов и его подручные после процесса над военными были щедро награждены вождем народов. На банкете по поводу награждения работников НКВД Ежов сказал: «Мы должны сейчас так воспитать чекистов, чтобы это была тесно спаянная и замкнутая секта, безоговорочно выполняющая все мои указания».

11 мая 1937 года маршал Тухачевский был освобожден от должности замнаркома обороны и назначен командующим войсками Приволжского военного округа. Арестовывать Маршала Советского Союза, заместителя наркома обороны в Москве Ежов не решился и с одобрения Сталина, при поддержке Ворошилова добился нового назначения опального сорокачетырехлетнего маршала Тухачевского на периферийный округ…

Незадолго до своего ареста Михаил Николаевич поделился мучившими его размышлениями — он чувствовал, как за ним неотступно следовали агенты НКВД, — сказав сестре:

— Как я в детстве просил купить мне скрипку, а папа из-за вечного безденежья не смог сделать этого. Может быть, вышел бы из меня профессиональный скрипач…

Михаил Николаевич прекрасно играл на скрипке, любил музыку, живопись, хорошо знал произведения Моцарта, Шопена, Мусоргского, запоем читал Толстого, Достоевского, Шекспира. Прослушав часть Пятой симфонии Дмитрия Шостаковича, Михаил Николаевич сказал композитору: «Пишите так, чтобы люди знали, как трудно нам было…»

Арестовали Тухачевского 26 мая. К нему, как и к другим арестованным по «делу военных» И. Э. Якиру, И. П. Уборевичу, А. И. Корку, Р. П. Эйдеману, применялись жестокие, недозволенные методы допросов. Особенно тяжелым для Тухачевского был день 1 июня. Избиения продолжались почти сутки. Пол комнаты следствия был залит кровью маршала. Даже на листах допроса остались большие бурые следы — засохшая кровь. Ночью Михаил Николаевич, сломленный беспрерывными жестокими избиениями, дал показания…

Избитый, едва сидевший на тюремной табуретке Иона Якир, опухший от постоянных побоев, писал Сталину: «…Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей… Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, к партии, к стране, с безграничной верой в победу коммунизма». Письмо представили Сталину. Тот зачитал письмо в присутствии некоторых членов Политбюро.

— Вам ясно? — спросил генсек. И, не дожидаясь ответа, в углу письма, как это он делал, написал: «Подлец и проститутка». Ворошилов угоднически добавил: «Совершенно точное определение». На письме оставил свою подпись Молотов. Не удержался от грубости Каганович: «Предателю, сволочи и… — Каганович ввернул бранное, грубое слово из лексикона грузчиков, — одна кара — смертная казнь».

Позже Якир, чувствуя приближение казни, направил письмо наркому Ворошилову: «В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной». Маршал «откликнулся» на просьбу командующего округом Якира: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще. Ворошилов».

Свел давние счеты с Тухачевским маршал Семен Буденный, начертав на списке обреченных Тухачевского и других: «Безусловно “Да”. Нужно этих мерзавцев казнить!»

Суд вершился до суда…

И еще один человек в те дни испытал свое бессилие перед неправдой и клеветой на честных и преданных делу революции людей. Это Ян Борисович Гамарник — первый заместитель наркома обороны, начальник Политуправления РККА, армейский комиссар 1-го ранга. Гамарник знал их всех до единого, вместе работали в Реввоенсовете СССР и наркомате обороны, чувствовал, что и его дни сочтены. Впервые это чувство обреченности Ян Борисович ощутил в день похорон застрелившегося Серго Орджоникидзе в феврале 1937 года. Стоя в почетном карауле, Гамарник видел волевое, спокойное лицо трудяги-наркома Орджоникидзе, спрашивал себя: «Почему Серго застрелился?», не находил ответа, пока не встретился с тяжелым взглядом Сталина… С того дня Ян Борисович постоянно жил в тревоге, ощущая недоброжелательное отношение к себе генсека.