Михаил Задорнов - Язычник эры Водолея

— Может быть, хочешь поменять фамилию?

Надо отдать ей должное, она сначала подумала, потом ответила довольно уверенно:

— Нет, не хочу!

Для меня дорого то, что она все-таки сначала подумала. Значит, моя фамилия порой ее действительно угнетает. Обязывает. Как теперь говорят, грузит.

— Вы когда-нибудь за столом выпивали с гостями за нее? Какие-нибудь тосты в честь нее произносили? Если «да», то какой из них вам запомнился особенно?

— В последнюю встречу Нового года я сказал ей буквально следующее: «Решая твои проблемы, я здорово поумнел! Наверное, правы древние, когда утверждали, что дети приходят к родителям, чтобы совершенствовать их. Благодаря тебе, дочь, занимаясь твоими проблемами, я точно изменился в лучшую сторону. Короче, ты свою задачу уже выполнила. Нас с мамой воспитала. Теперь должна помочь нам выполнить нашу задачу — воспитать тебя! А значит, хоть иногда надо слушаться».

— Ее звать Леной. Она была так названа вами в честь вашей мамы?

— Да, и мою маму звали Еленой, и дочь звать Леной, и мама моей дочери тоже Лена. Поэтому вы меня можете называть просто — Ленин! Мне бы такой псевдоним подошел больше, чем некоторым! Но к сожалению, он уже был использован в истории.

1-й антракт

Ирония — это хрупкая защита от окружающего невежества.

Большинство родителей просто стараются вбить в своих детей те знания, которые не смогли в них вбить их родители.

Я понял, почему молодежь часто вставляет в свою речь «как бы». Потому что они чувствуют, что «как бы» живут в «как бы» стране, которой «как бы» руководит «как бы» президент.

Глава 2. О тех, кто не дал засохнуть

Из беседы Михаила Задорнова с журналисткой рижской газеты «Суббота» Ритой Трошкиной

— Михаил Николаевич, вы часто со сцены полушутя говорите, что вы давно живете. Даже помните похороны Сталина. А какое самое яркое первое впечатление было в вашей жизни?

— В 52 году к нам на юрмальскую дачу в очередной раз приехал поэт Луговской. Он очень любил читать стихи на нашей даче. Причем декламировал их с какими-то завываниями. И вообще, как мне казалось, напоминал памятник самому себе.

Я был тогда совсем маленьким и, поскольку меня эти театральные завывания совершенно не вдохновляли, ушел играть в сени…

Вдруг, помню, какой-то грохот — и появляется из ниоткуда огненный шар, который медленно, как бы по огненному желобу в форме кольца, обходит меня кругом. Было страшно интересно, но на меня нашло какое-то оцепенение — хочу прикоснуться к шару и не могу. Слава богу, что не смог! Это была шаровая молния!

В комнате тоже все замерли. Луговской так и застыл в позе памятника. Почти такая немая сцена из «Ревизора»… А шар, медленно обойдя меня против часовой стрелки, начал уплывать в открытую форточку. И там исчез.

В итоге в нашем доме дотла сгорел громоотвод. А наутро сказали, что неподалеку молнией убило корову молочницы, которая приносила нам молоко по утрам.

— Может быть, вас эта молния и зарядила бодростью на всю жизнь?

— …Если эта шаровая молния меня чем-то и зарядила, то проявился заряд только в 22 года, когда у меня началась страшнейшая депрессия.

Я настолько потерял интерес к жизни, что по утрам мог просто не вставать с постели… Неинтересно было даже сесть за стол и поесть или принять душ. Ничто не радовало.

Депрессия стала проходить, как только я занялся художественной самодеятельностью в Московском авиационном институте.

Из беседы Михаила Задорнова с журналисткой рижской газеты «Суббота» Ритой Трошкиной. 2005

На концертах Задорнова юные зрители спрашивают: как он стал писателем и артистом? «Для этого надо поучиться в 10-й рижской средней школе», — отвечает он. Как и в каждой шутке, здесь есть доля… шутки. Ведь именно в этой школе будущий сатирик впервые вышел на сцену.

— На сцене вы, Михаил Николаевич, стояли несчетное количество раз. А ваша первая в жизни роль…

— …это роль Репки. Потом я изображал комиссара с усами в пьесе Михаила Светлова. Ряженого в спектакле «Бедность не порок».

А вскоре в нашей школе появился КВН. В составе нашей команды были игроки, ставшие сегодня всем известными в Латвии людьми.

— Не сомневаемся, что играли вы увлеченно. А вот хватало ли при этом времени на учебу?

— Не могу покривить душой — никогда не учился хорошо, у меня был весь комплект оценок — от двойки до пятерки. И поведением тоже не радовал.

Папа как-то подсчитал, что меня выгоняли из школы раз семь. За драки, за розыгрыши. Один раз мы с Качаном гуляли по улице, а я был в женщину переодет… И нас засекли учителя. В то время это еще считалось хулиганством. Нам влетело.

— Учителя же не могли знать, что вы станете известным сатириком… Интересно, каким словом вы их вообще вспоминаете?

— Только хорошим. Наша школа славилась учителями. Многие из них работали в ней еще с тех пор, когда она считалась гимназией. То есть мне в детстве повезло не только с родителями, но и с учителями. Когда я поступал в МАИ (Московский авиационный институт), экзаменаторы были уверены, что я закончил школу с химическим уклоном.

Но с химическим уклоном у нас была не школа, а классная руководительница. Не учить химию у нее было равносильно самоубийству. Легче было выучить урок, чем выслушивать, что она о тебе думает, если не выучил. Физику и математику нам преподавали учителя-мужчины, что тоже очень важно, так как они создавали особую атмосферу значимости своих предметов.

Когда мне было 12 лет, папа нанял мне тренера по теннису:

— Это тебе когда-нибудь пригодится… Все-таки отец был ясновидящим. ну как он мог тогда, в 60-е годы, «увидеть», что я в далеком будущем буду играть с Президентом России в теннис? И после одного из матчей он мне предложит:

— Михаил Николаевич, вы так хорошо всегда играете в теннис! Переезжайте вместе с нами в наш новый дом! Вот так отец оказался прав. Благодаря тому, что я обрел теннисную сноровку, еще учась в школе, я получил квартиру

Ну, а учитель физкультуры Николай Васильевич Преображенский был чемпионом СССР в тройном прыжке. Во втором классе он натянул высоко веревку и сказал: «Хотите прыгать выше головы значит, будете хорошо заниматься».