Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное - Сергей Владимирович Михалков
Много можно рассказать о добром внимании Сергея к людям, о бескорыстной заботе. Нужно ли? Все, кто знал его близко, помнят об этом.
Последние годы мы встречались с Сергеем то в Ленинграде, то в Москве, поскольку он жил уже в столице. Встречались то в служебных кабинетах, то дома, то у общих наших друзей.
Первое субботнее утро октября семьдесят седьмого года. Выходной день. Из-за чайного стола позвал звонок телефона. «Бо-оря, — как всегда, нараспев произносит знакомый голос, — здорово! Я здесь, в Ленинграде. Ты что поделываешь? Может, повидаемся?» Вопросов в таких случаях не возникало. Договорились встретиться у памятника «Стерегущему» в начале Кировского проспекта. Обычные автобусы почему-то не ходили. Еду из Новой Деревни с пересадками, кружным путем. Иду к «Стерегущему» от Петропавловской крепости. За квартал уже видим друг друга. Сергей машет кепкой. Обнимая меня, смеется: «Склероз уже, что ли? Какого черта я тебя тащил через весь город, коли сейчас мне надо добраться к тебе в Новую Деревню — справку взять в поликлинике старых большевиков для прописки Степана Александровича» (его тесть). Радостно, в который раз, сообщает, что, наконец, ему дают в Москве трехкомнатную квартиру и он будет иметь возможность взять к себе в Москву стариков и. сына. Вид, у Сергея довольно усталый, но настроение бодрое. Со смехом рассказывает, как вчера ему в жилконторе отказали дать какую-то справку, как он это переживал и возмущался, а сегодня вдруг понял, что они отказали ему правильно, он был не прав и надо теперь сходить извиниться за свои настояния. Едем на такси в поликлинику. Она не работает (забыли, что суббота). Дотолковались, что в понедельник возьму эту справку и пришлю в Москву. Зову Сергея к себе домой, поскольку рядом. Не идет. Мешает опять его вечная боязнь кого-то стеснить, побеспокоить: «Сегодня выходной у всех твоих, пусть отдыхают, не надо им мешать, чего мы к ним свалимся? Гляди-ко, погодка-та, давай погуляем, дойдем до Пушкина». И мы идем к месту дуэли А. С. Пушкина.
Сколько раз мы там бывали с Сергеем, сколько друг другу рассказано под этими строгими липами, окружающими обелиск! Вот и сейчас, подходя к нему, Сергей говорит мне о нехватке времени для завершения составления трехтомника, который включен уже в план печати и выход которого немножко поможет ему пережить переселенческие расходы. «Ведь, как говорят, каждый переезд на новое место равняется небольшому пожару», — шутит он.
У обелиска на месте дуэли обращает внимание на дату его установления — 1937… Затем видит полустертые строки на стелах и возмущается: «Чушь собачья! Не могли сохранить пушкинские строчки на граните. — Снова шутит: — А что же нам после этого, грешным, ждать?» — и со смехом соглашается, что нашему поколению рано думать о памяти. Если бы мы знали, что ему осталось жить меньше ста сорока часов, всего пять пасмурных октябрьских дней…
Небрежение, проявленное кем-то к памятнику Пушкину, помню, его огорчило не на шутку. Уже в электричке, когда решили поехать за город, Орлов стал пересказывать воспоминания А. В. Луначарского о советах В. И. Ленина, родившихся под влиянием книги Кампанеллы, расписавшего в ней утопический город будущего фресками, — использовать в России памятники и архитектурные сооружения для размещения лозунгов, цитат и стихов, поскольку Ленин считал, что фрески в нашем климате недолговечны. А вот прошло всего сорок лет, и надписи, высеченные в граните, тоже стерлись. «Но все-таки это чушь собачья, — повторил он излюбленное выражение возмущения, — чтобы это дело допустить. Ведь это не памятник купцу первой гильдии (назвал какую-то смешную фамилию), который незачем и уже некому восстанавливать».
Этот разговор привел снова в беседе о фресках Дионисия, которыми мы оба восхищались. Сергей стал жаловаться на то (увы, не в первый раз), что не находит времени закончить поэму о Дионисии, опубликованную кусками.
Расстались мы с Сергеем рано вечером на платформе станции Комарово, после того как немного посидели у меня на «казенной» даче. Спешил он на старую свою квартиру на улице Братьев Васильевых, спешил, чтобы до поезда на Москву «порыться вечером в старых бумагах». Он надеялся найти в них несколько ранее написанных «стишков», чтобы включить в третий том сочинений, с составлением которого задержался и боится этим «подвести издательство».
Я не стал его задерживать, тем более что договорились о встрече в Москве через неделю, откуда мне предстояло лететь в заграничную командировку.
Последнее, что он крикнул мне, садясь в электричку: «Гляди не останавливайся в гостинице. Жми с вокзала прямо ко мне, у меня и переночуешь! Велка будет рада!»
Когда 9 октября я садился с тяжелым сердцем в самолет, летящий во Франкфурт, Сергея Орлова уже не было, он остался лишь только в сердце, навсегда в сердце, остался в своих талантливых негромких стихах, которым, мы чувствуем это все больше, уготована большая судьба, в стихах, которым суждено жить дольше на столетия, чем довелось ему — человеку.
ПЕТР ОЙФА
Белозерск
Сергею Орлову
На Белом озере туман,
и все так зыбко, так непрочно,
как этот матовый молочный
на Белом озере туман.
Там деревянный городок,
где храмы каменные встали.
Особой светлостью хрустален
тот стародавний городок.
Он долгой дамбой огражден,
от волн озерных обособясь.
От княжеских междоусобиц
он дамбой века огражден.
На Белом озере туман.
Рыбачий бот идет с радаром.
А было: парус падал старый
на Белом озере в туман.
Я невзначай, зашел сюда,
вот так порой велят года нам,
и этот край стал столь желанным —
вновь невзначай зайду сюда.
Чтоб в сумрак неба и воды —
мне с палубы под гул машинный
открылся городок старинный
сквозь сумрак неба и воды.
