Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
В ожидании этапа женщины, дети до плотной темноты дежурят у ворот тюрьмы, на берегу поблизости, надеются увидеть своих. Среди всех других ожидающих татарка под полосатой чадрой. Вчера, третьего дня, неделю назад тоже приходили тюрчанки. Может, и эта была? Агентам, снующим в толпе, она без интереса… На что немало надеется Джаваира, отправляясь на свои рискованные дежурства у Метех. Узнать бы только, что жив! Сергей Яковлевич своими глазами видел, как вели, но позже сам показал объявление в «Кавказе». Говорит, через день печатают. Теперь на всех заборах и афишных тумбах тоже расклеено:
«…Приметы отыскиваемого: 22 лет от роду, роста среднего, волосы на голове темно-русые, усы только что пробиваются, бороды нет, глаза светло-карие, рот, нос умеренные, лицо чистое, особых примет нет.
Всякий, кому известно местопребывание Симона Тер-Петрусова, обязан указать судебной палате, где он находится. Установления, в ведомстве которых окажется имущество отыскиваемого, обязаны отдать его в откупное управление».
Днем, на людях, Джаваира держится молодцом, подбадривает сестер, сочиняет утешительные вести, а ночи полны страданий. Ясно видит на пути в Метехи, на пустынном берегу, — солдаты убивают Сенько. Труп бросают в реку… Доказательство верное — если бы довели живым, не было бы по всему Тифлису этих объявлений!.. К утру слабый лучик надежды: нет в тюрьме, ищут — может, бежал? Никто не должен знать, где находится…
Рождество, Новый год. Добрый дед-мороз не заглядывает к сестрам Сенько. Нет в его волшебной сумке загаданной ими вести…
Был декабрь девятьсот пятого года, настал январь девятьсот шестого. Так же дежурит у Метех Джаваира. Незаметная согбенная фигура в полосатой чадре. Мелко семенит ногами в кошах. Камо придирчиво учил, чтобы все по-настоящему, как у истой тюрчанки. Из мелко зарешеченного окна тюремной камеры родной, неповторимый голос: «Мой велосипед перенесите из подвала в комнату!» Еще дважды, раздельно, в полную силу, чтобы никаких сомнений: «В комнату, в комнату!..»
Жив. Покуда начальник Метехского замка полковник Девилль не осилит длиннющих списков с сотнями кавказских имен и фамилий. Для него тарабарская грамота. Спасибо, стараются консультанты из губернского жандармского управления. Выуживают из переполненных камер тех, о ком хорошо наслышаны. А уж «Симону Аршакову Тер-Петрусову» с полным удовольствием оказали бы предпочтение.
Камо слишком скромный человек, выпячивать себя, бросаться в глаза постоянно избегает. Теснится на равных со всеми, кого в декабре, надо не надо, без разбора схватили. На нарах места не нашлось, так он на полу. Первое время, пока раны не поджили, без крайней нужды вообще не вставал. Надзиратель между делом спросил: «Эй ты, красавчик, где такую физиономию схлопотал?» Уважительно ответил: «Шел на свидание с невестой (в камере хохот). Началась стрельба. Испугался. Побежал вслед за другими. Упал, разбил голову, оцарапал лицо об острые камни. Вай, какое горе!»
Надзиратель дальше слушать не пожелал. Лишил неудачника возможности поделиться самым главным горем. Когда он летел с откоса в канаву, потерял «вид на жительство», выпал, наверное, из кармана. Как доказать свою личность? Спасибо, в канцелярии поверили его честному слову — записали под родительской фамилией Иоанисянц. Лично он — Мкртыч Иоанисянц.
Разбираться с Мкртычем Иоанисянцем не к спеху. Мелюзга! В тихое время какую-нибудь статью подберут. Если бы ты был Симон Аршаков Тер-Петрусов. Еще лучше — Камо!..
В схожем положении молодой грузин Шаншиашвили. На допрос не требуют, домой не отпускают. Очень ему сочувствует этот самый Мкртыч. Забавляет парня всякими историями. Про то, другое. Про Надзаладеви тоже. Всплывает имя Камо[17]. Шаншиашвили видел его, издали на митинге.
— Молодой, как мы. Совсем мало пожил…
— Ты тоже слышал?
— Убит в Надзаладеви.
— Очень его жалеешь?..
Где-то в начале февраля Шаншиашвили все-таки вызывают на допрос. Отправляется в наилучшем настроении. Чего никак не скажешь о следователе. Ему, тонкому психологу, физиономисту, мастеру развязывать языки, такое оскорбительно пустое дело! Мыльный пузырь! Даже административной ссылки под гласный надзор полиции не выжмешь… Туземец хотел взять фаэтон, кричал: «Свободен, свободен?» Подвыпившему офицеру послышалось: «Свобода! Свобода!» Парня схватили… Агентурных разработок на него нет. Провизор Рухадзе доставил письменное поручительство, ученик в его аптеке. «Накричу и выгоню ко всем чертям!» — заключает следователь свое трудное рассуждение.
С каменным лицом следователь листает толстый том случайно подвернувшегося под руку «дела». Двигает ящиками стола. С бьющим через край притворством грозно восклицает:
— Вот! Вот она, ваша гибель, Шаншиашвили. Я держу в руке документ, полностью вас изобличающий. Сейчас же отвечайте, как близко вы знакомы с Камо?!
Эффект потрясающий. Шаншиашвили расплывается в улыбке.
— Как не знать кама! Обязательно знаю каму!
— Где вы его видели в последний раз? Ну говорите! — Следователь полон непритворного интереса.
— Всегда видел. Вы видели. Все видели, все кушали!
— Ты что себе позволяешь? Сгною! Повешу!
— Зачем повесишь? Кама — очень вкусная зелень, кушать надо. Укроп, укроп!
— Убирайся!
Конвоир уводит Шаншиашвили назад в камеру. Теперь ненадолго. Через несколько часов его снова вызовут: «Шаншиашвили, с вещами!» На выход, стало быть.
Впереди еще одна формальность. Прямо из Метех на волю не отпускают. Только после визита в полицейский участок, где человек постоянно прописан. От тюрьмы до участка обязательно сопровождает городовой. У него и паспорт, и вещи подопечного.
Шаншиашвили такая забота кажется обременительной. Слишком угрожающей его семейному благополучию. Упаси бог, знакомые или, что совсем непоправимо, родственники невесты увидят его в положении арестованного. Немедленно откажут от дома. Он умрет, не перенеся позора… Другое дело, если они поступят по взаимному уважению. Городовой с его паспортом поедет на трамвае, а ему позволит взять извозчика. В подтверждение высокого уважения некая сумма денег переходит в карман городового.
— Жду у входа в участок! — напоминает Шаншиашвили, подзывая фаэтонщика. Садится на мягкие подушки, машет рукой.
У дверей полицейского участка извозчик старательно протирает глаза. Ахи да охи! Средь бела дня пропал, исчез седок.
Много дней будут ломать голову лучшие жандармские умы Тифлиса: «Как долго ехал, где слез?» Единственно, до чего дознаются, что аптекарский ученик Шаншиашвили в полном здравии пребывает на старом месте в камере Метех. Вовсе не отлучался. Господин следователь также свидетельствует: такого Шаншиашвили он никогда не допрашивал. К нему приводили кого-то другого. Какой смешной пассаж! Положим, он никогда звезд не хватал, этот полковник Девилль…
…Время досказать, о чем шептались два парня в дальнем углу камеры. Неудачный жених Мкртыч Ионисянц решает открыться, сказать Шаншиашвили, кто он в действительности.
— Парень, не надо оплакивать Камо. Он жив. Он перед тобой.
— Правда? Ты Камо? Тебя не убили?
— Слушай дальше. Меня не помилуют, обязательно повесят за
