О смелом всаднике (Гайдар) - Борис Александрович Емельянов

Стрепеты кувыркаются в небе. В таких местах по-настоящему понимаешь, что такое значат слова «земной простор» и «приволье».

На охоту на Урал мы поехали вместе с Гайдаром. Жили мы в палатках на берегу реки. На длинном шесте был поднят наш голубой охотничий вымпел, и, издалека завидев его, гудели нам «здравствуйте» знакомые пароходы.

Жили мы хорошо. Вставали рано, с рассветом. Гайдар говорил, что рассвет на Урале сначала слышишь и чувствуешь и только потом видишь. Раным-рано просыпается предутренний ветер. Ночью он дремлет на краю той земли, что не тронута солнцем. Но лишь заденет его солнечный луч, поднимается ветер и бежит. Отбежит и ляжет, и снова ждет, и снова бежит от солнца.

В глубокой еще темноте дойдет от реки резкий и неожиданный плеск, не такой, как ночью, — отчетливей и ясней раздастся он. Это значит — полог ночного тумана колыхнулся, приподнимаясь и в узкую щель между туманом и водой проник чистый, освобожденный звук.

В темном лесу свистнет птица — чвик! — и замолчит. Намного раньше человека увидит птица, что синее звездное небо посветлело, стало легче и чуть холодней. Все еще темно. Но час назад вспугнутая утиная стая неслась над самой землей, словно боялась задеть крыльями низкие звезды. А сейчас высоко в тонком небе летят птицы, мир стал больше и выше. Теперь это видишь и ты.

Сколько раз приходилось и мне сначала чувствовать нежное прикосновение света и только потом видеть его. Бывало, шевельнется у виска, точно сама по себе, выбившаяся из-под фуражки прядь волос, и почти тотчас же глаз разглядит первые очертания ветвей и листьев.

Это светлая полоса зари легла за темным высоким лесом. Это утро пришло, солнце встало.

Прекрасное, краткое и редкое время.

Часто мы уходили из лагеря в лес, в степь. Чаще всех и дальше всех уходил Аркадий Гайдар. Он путешествовал по-настоящему, всегда что-нибудь находил по дороге и приносил в лагерь. То змеиную шкуру, то двух черных кротов, то диковинный гриб — нарост со старого дерева.

Однажды он вернулся из темного леса и сказал, что видел в лесу медведя.

— Медведей отродясь не водилось в степной полосе, — сказали мы Гайдару.

— А я видел, — сказал он. — Низенький, на четырех лапах, идет фыркает, и нос пятаком.

— Да это же не медведь, а барсук! — закричали мы.

— А не все ли мне равно! — сказал Гайдар. — Если я ни медведя, ни барсука никогда в глаза не видел, какая мне разница! Все равно страшно.

Очень он дружил с колхозными охотниками и рыбаками и на рыбацкий стан уходил, бывало, верст за десять. Возвращался он утром, усталый и довольный.

— Много рыбы поймали? — спрашивали мы.

— Рыбы поймали много, — отвечал Гайдар. — Всякой, разной и хорошей рыбы. Два раза заводили невод и вытащили двух шипов, осетра и четырех сазанов, не считая мелочи. Варили ночью уху и пели казачьи песни. А большого икряного осетра повезли в первую отличную колхозную бригаду в поле, где бригада убирает хлеб. Вам я ничего хорошего не принес, а если хотите, я спою грустную песню.

Сядет Гайдар на сухое дерево у костра и запоет очень веселую песенку.

Все засмеются, а Гайдару только этого и надо. Раз все веселы и довольны, то и Гайдар был весел тоже.

★

Кутька

На охоту на Урал мы, пятеро товарищей, взяли с собой четырех охотничьих псов. Вот они были какие: Томка, Васька, Грайка и Бумба.

Только у одного Гайдара не было своей собаки.

Жизнь у нас сначала была не очень веселая: собаки наши перегрызлись между собой, а из-за собак переругались и охотники. Известно, что каждому охотнику своя собака дороже.

Мы даже стрелять стали один хуже другого, перестали петь веселые песни и уже подумывали: а не разъехаться ли нам подобру-поздорову в разные стороны?

Хмурые и озабоченные, сидели мы как-то вечером возле нашего охотничьего костра, друг на друга не смотрели и молчали.

Один Гайдар чему-то непонятному улыбался и тихо пел песню о далекой чужой деревне, в которой мужики дерутся, топорами секутся. Конечно, им трудно от этого жить на свете.

Ночная птица кричала за лесом, чайник шипел на костре.

Гайдар оглядел нас, кашлянул, сдвинул на затылок кубанку и закурил трубку.

— Скучно мне, товарищи, — сказал он, вздыхая. — Надоело мне охотиться с чужими собаками, и в общей собачьей ссоре я принять участие не могу, так как сам я человек бессобачный…

— Ну и что ж теперь делать? — спросили мы.

— Ничего не делать, — сказал Гайдар. — Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Я уже присмотрел в поселке злющего беспризорного кобеля ростом с теленка и скоро заведу себе собственную собаку.

Тут мы все стали упрашивать Гайдара не заводить в лагере пятого пса — и от четырех житья нет. Но Гайдар был непреклонен и утром на лодке уехал в поселок за собакой, а мы стали укладывать чемоданы и собираться обратно в Москву.

День прошел тускло.

Вечером мы услышали, как за ближней песчаной косой на реке сильно стучат весла и скрипят уключины. Вскоре стал слышен голос Гайдара:

Море злится. Ветер дует.

Солнце с тучами балует.

Волны с пеной в берег бьют.

Рыбы вовсе не клюют.

Впрочем, дело поправимо:

Пронесутся тучи мимо,

Кончит ветер баловать

И домой умчится спать.

Лодка вышла из-за косы. Гайдар стоял в ней во весь рост и махал нам руками!

— Эгей! Эгей, друзья! — кричал он. — Вот я и вернулся!

А какой нам от этого был прок и какая радость?

Мы даже к берегу не подошли. Слышим, кричит Гайдар:

— Вперед! Назад! Вперед! Назад!

Видим, появляется он из-за кустов и тащит два большущих арбуза, а собаки не видно.

— Где же собака? — спросили мы с надеждой. — Может быть, не привез?

— Как же такое — не привез! — ответил Гайдар строго. — Вот она, зверь-собака, чудовище!

И тут все увидели: бежит по песку Кутька. Ростом он был не с теленка, а с самую обыкновенную сахарницу, хвост — крючком, уши — конвертиком.

Наши злые большие собаки учуяли Кутьку и сразу выставили головы, каждая из своего куста, где были привязаны: видим, мол, тебя, такого-сякого, и того и гляди сожрем.

А Кутька покрутился около нас, повилял хвостом и шастнул в кусты к собакам.

— Пропал щенок! — ахнул я. — Загрызут его теперь злющие псы!

— Чудак! — спокойно сказал Гайдар. — Кто посмеет тронуть такую собаку?