Заур Зугумов - Бродяга. Побег
Что касается Артура, то он уже поправлялся, но самостоятельно передвигаться после операции еще не мог. Хоть он чуть было и не лишился ноги, но голова его, слава Богу, была на месте. Мусорам он сказал: «Пока не увижу показания Зугумова, ни писать, ни говорить ничего не буду, хоть режьте меня на части». У нас, на всякий случай, был свой маяк, разработанный еще в лагере в Дачном поселке, в Орджоникидзе, так что Артур мог выявить любой поддельный почерк мгновенно.
Почти все это рассказал мне полковник, даже вслух предположил, что у нас есть свой «цинк» какой-то. Он был умным кумом и порядочным человеком настолько, насколько можно было быть порядочным в его шкуре. Наблюдая за ним, за манерой его разговора, за мимикой, движениями, я все больше проникался к нему уважением, но выражалось оно у меня лишь в душе, все же по жизни мы оставались врагами. Но если быть до конца откровенным, то врагом я его уже не считал — по большому счету, конечно. Но все же решил положиться на время, как всегда делаю в случае каких-либо сомнений.
Показания свои я написал собственноручно, и полковник позволил мне даже черкнуть короткую малявку Артуру. Забегая вперед, скажу, что она дошла по назначению. В день моего последнего допроса, а он, можно сказать, был первым и последним, мы проговорили с Барановым почти до вечерней поверки. Многое из сказанного им тогда мне пригодилось в дальнейшей жизни, на многое он мне открыл глаза, но никогда и никому я не говорил об этом. Да и сейчас, думаю, не стоит, потому что понять меня будет нелегко, а если говорить точнее, то, по большому счету, меня поймут единицы, а эти единицы — старые каторжане и, как ни странно, старые гулаговские рыси — менты.
Глава 12
Встреча с Артуром и этап на Весляну
Со времени последнего допроса прошло около недели, когда однажды после вечерней поверки дверь моей камеры открылась вновь и в нее, прихрамывая, вошел Артур, таща за собой чуть ли не волоком огромный кешарь. Сказать, что мы были рады встрече, — значит ничего не сказать. Мы проговорили до самого утра, а после утренней поверки, по окончании 15 суток после поимки и моего водворения в изоляторе, ДПНК зачитал нам постановления о том, что мы переводимся на следственный режим содержания, ибо против нас возбуждено уголовное дело по статье 188 УК РСФСР — побег.
После этого нас перевели в другую камеру, выдали матрацы, одеяла и подушки с несколькими простынями и наволочками. Как положено, и в нашей маленькой каморке-камере началась чисто тюремная жизнь, хотя в принципе она и не прекращалась. Через стенку с обеих сторон были камеры изоляторов, поэтому почти целый день у нас уходил на движения. От одного нужно было что-то принять, другому передать, третьему ответить на маляву и так далее.
Что касается быта, мы, естественно, жили в более привилегированных условиях, то есть на общем положении, а такое положение обязывает арестанта ко многому. Здесь не существовало таких понятий: не могу, не хочу, не получается, некогда… Было одно понятие: обязан — и этим все сказано. Друзья и земляки нас поддерживали с зоны как могли и чем могли, помимо того, что шло с общака. По лагерным меркам, мы, можно сказать, почти ни в чем не нуждались, до такой степени непритязательны были наши потребности и так высоко было чувство товарищества у всех наших близких, а близкими нашими помимо личных друзей были все бродяги этой командировки.
Прошло около месяца. Мы думали, что так и будем сидеть до суда под следствием в зоне, но для этих целей в управлении была пересылка — Весляна, а точнее, одна из двух ее частей, называемая бетонкой. Вот туда нас и этапировали. Читатель, возможно, помнит, как в предыдущей книге я описывал недолгий путь из Весляны в зону, поэтому не буду повторяться.
Итак, мы прибыли на пересылку без каких-либо задержек и приключений. Я как-то рассказывал об одной из ее частей — «деревяшке», что же касалось «бетонки», то отличалась она немногим. Разве что пол здесь был сплошь цементным, нары везде одноярусными и сидели здесь только отрицаловка под раскруткой и воры. Правда, и отношение мусоров всех категорий к нам было совершенно иным, чем к людям, только что прибывшим этапом и находившимся на «деревяшке». Меня и Артура поместили в одну камеру — № 3, что нас, конечно же, обрадовало. Для администрации пересылки не имело значения — подельники мы или враги; главное, чтобы без кипиша. Здесь, на Севере, для всех, кроме блатных, существовал один устав: «закон — тайга, медведь — хозяин» — так любили выражаться менты этих мест по случаю и без такового. Это было их любимой присказкой.
В камере, где теснились шесть человек, нас встретили чисто по-жигански. Тем более что я повстречал здесь своего старого приятеля и земляка, с которым еще в детстве вместе крал и беспризорничал и которого уже много лет не видел и даже не знал, где он. Это был Юрка Солдат. Артур тоже его немного знал.
Солдат поджег с корешами зону в поселке Вэжаэль и при разборе загрузился сам. Теперь вот ждал суда, как и все мы, сидящие под раскруткой за то или иное преступление.
Но эта приятная встреча с Юркой была не единственной. Как я был рад, когда узнал, что из воров на пересылке сидят Коля Портной и Гена Карандаш.
Уже в день нашего прибытия на пересылку, после вечерней поверки, воры подтянули меня к себе в хату. С Портным и Джунгли я расстался сравнительно недавно, а вот Гену не видел несколько лет.
Как он, бедолага, изменился за эти годы! Я его помнил живым и бодрым старичком, готовым всегда при случае блеснуть тонким юмором и посмеяться. Он был всегда подтянут, аккуратен и одет с иголочки. Теперь же я видел перед собой лишь тень Гены. За эти несколько лет он сильно сдал, осунулся, сгорбился, похудел до неузнаваемости. Да, видно, годы и тюрьма дали о себе знать, ведь ему в то время было без малого лет 65. Думаю, нетрудно догадаться, как мы обрадовались встрече. Карандаша вывезли из сангорода, и куда отправят, он, естественно, не знал и ждал разнарядки.
Дипломат же остался на сангороде, на больничке.
Что касается Портного, то, забегая вперед, скажу, что он так и остался на пересылке и освободился оттуда 25 декабря 1975 года. Я хорошо запомнил этот день, но об этом чуть позже. Увы, мы виделись с ним в предпоследний раз — вскоре после освобождения он скончался. Карандаша же через несколько месяцев после нашей встречи вывезли за пределы Коми АССР, и с ним мы, к сожалению, тоже больше никогда не встретились. Он умер, и, к стыду своему, я даже не знаю, где именно, но точно знаю, что где-то в тюрьме…
Как обычно, время пролетело незаметно, нам было что вспомнить. Перед утренней поверкой я ушел к себе в камеру, и воры пообещали, что постараются перетащить меня к себе, как в прошлый раз, но, к сожалению, не получилось. Особой беды в этом не было. В любой момент, когда ворам было нужно, любой из бродяг или мужиков мог оказаться в их хате до следующей поверки. Все, или почти все, здесь у урок было схвачено.
