Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

— Почему ты уединяешься? Я не сделал тебе ничего плохого? Почему ты молчишь? Почему не отвечаешь, когда к тебе обращаются? Что ты кривишься? Откуда это неоправданное высокомерие?

Равнодушная к своей семье и ко всем остальным, она крутится, словно белка в колесе. Коричневый цвет распаленной под солнцем земли уже не успокаивает ее. Оттенки неба, лучи солнца, игра света и тени между деревьями перестала ее волновать. Члены кибуца не прощают ей замкнутости. Все обвиняют ее во всем, что она делает или не делает.

И вновь она во всем обвиняет только себя, ибо родилась чудовищем, ущербным, проклятым, ненормальным. Эзра Зоар, единственный, который принимал ее такой, какая она есть, не сомневаясь в ее правоте, переехал в Тель-Авив. Она печалится по поводу потери друга, который в кризисные моменты говорил ей: «не обращай внимания, тут нет никого, умнее тебя».

Она ходит, как потерянная. Убеждает себя лишь в одном, что все, что у нее есть — это идея страны Израиля, как канат спасения для канатоходца, за который надо держаться до последнего вздоха. Она слаба, она должна умереть, ибо не достойна быть первопроходцем. Шаик говорит ей нечто несуразное:

— Если бы ты понимала Маркса и Энгельса, у тебя бы открылись глаза, твоя и моя жизнь изменились бы.

Он объясняет их трудные отношения и ее общественное положение непониманием марксизма. Он обвиняет ее в проблемах с ребенком. Воспитатели дочки и друг Шаика Милек, считающий себя специалистом по педагогике, согласны с ним, что ребенок не спокоен и напряжен из-за того, что мать к нему равнодушна.

— Так оно и есть, я не могу к ней приблизиться, — ответила она Милеку, который завел с ней разговор о том, что следует сохранить семейные отношения во имя ребенка.

Она замкнута в себе. У нее нет никакого авторитета в кибуце. Она страдает от того, что общество, борющееся всеми физическими и душевными силами, чтобы вдохнуть жизнь в пустыню, существовать в труднейших условиях этой нелегкой страны, во имя создания будущего государства евреев, образца для всех народов, не простит ей ненормального душевного состояния. Кибуц же любит и жалеет ее мужа и ее красивого ребенка. Кибуц смотрит с чувством приязни на отца, который с любовью обнимает дочку, лезет вон из кожи от радости. Балует ее, играет с ней, рассказывает ей сказки, гуляет с ней по полям и учит ее различать растения. Раздуваясь от гордости, он посещает с ней соседей. Все тают, глядя на такую любовь.

Шаик — примерный и верный член кибуца. Он готов положить свою жизнь на жертвенник во имя социалистического марксистского идеала. Энергично, упорно, вдохновенно он посвящает себя всего интересам общества. Он самоучка, обладающий выдающейся памятью. На собраниях он воспламеняет сердца слушателей речами о марксизме, о нравственности и чистоте сексуальных отношений. Инициативы его достойны поддержки. Он вдохновляется книгой «Биология и марксизм», теориями Мичурина и академика Лысенко. Он увлечен генетикой Ришко и Делоне, скрещивающих два растения из одного семейства и создающих новый вид. Шаик организовал «Центральный парк новой зелени» и ходит с высокомерным видом. Как авторитет в этой области, он к месту и не к месту цитирует своих новых кумиров и публикует статьи в газете зеленщиков.

— Ты не завидуешь своему талантливому мужу? Ты же сама из себя ничего не представляешь.

Во время дежурства на кухне бабы обвиняют ее, что она приносит лишь зло продуктивному члену кибуца, который рыцарски спас ее честь.

Она избегает людей. Один раз в неделю, во вторник, все волокут стулья на большой хозяйственный двор — смотреть кинофильм. Члены кибуца привязывают стул к стулу полотенцами из кухни, чтобы никто не занимал эти места. Она же уходит далеко от людских глаз, прячется среди эвкалиптов, каштанов, или фикусов. Над ее головой вороны выкрикивает ее отчаяние. Во время демонстрации фильма муж и жена сидят рядом, лишь она пребывает в одиночестве. Скорчившись на ступеньке или клочке травы, смотрит фильм из темноты.

Чтение литературных журналов, книг по философии, классических романов, лирической поэзии отгоняет на время кошмары, страхи, чувство неполноценности. Каждый вечер, перед уходом на ночную дойку в коровнике, она сидит в читальном зале. Она приобщается к высотам мирового духа.

Уже пять лет она живет в кибуце, и ничего не изменилось в ее поведении. Она по-прежнему замкнута. Прячется за кустами и деревьями. Воображение уносит ее на круглую площадь, к озеру, аллее каштанов. Стена зарослей окружает ее — кусты сирени, кактусы, высокие старые деревья. Воспоминания об отчем доме успокаивают ее. По ночам, во время дойки, она приникает к вымени коровы, и струйки молока, звонко ударяющие в цинковые стенки ведра, звучат в ее душе, мелодией, которая заставляет забыть свою попранную честь, каждый раз, когда Шаик требует от нее исполнить супружеские обязанности. В кибуце свои правила: мужчина и женщина, живущие в одной комнате, супружество, которых заверено печатью бюро на удостоверении о гражданском браке, считаются в глазах у всех мужем и женой. В этом причина того, что Шаик позволяет себе осуществлять свое супружеское право.

— Ты моя жена, — говорит он, обнажая свое мужское достоинство, — как ты отказываешься от такого, какого ни у кого другого нет.

Все это вызывает в ней отвращение. Ночами она сворачивается ничком на скамье во дворе или на стуле в читальном зале. Иногда засыпает на складе костюмерной Миты Бат-Дори, рядом с большим хозяйским двором, или в пристройке к коровнику, с тех пор, как ее борьба за место работы в коровнике увенчалась успехом. Тут она читает книги, готовит себе горячее питье и бутерброды со сливочным маслом до начала дойки с трех утра до рассвета.

Ей очень нравится дойка. Она прижимает голову к горячему телу коровы, погружается в мечты, а руки проворно, быстро, ловко тянут за сосцы вымени. Вначале ее подозревали, что она не выдаивает до конца. Когда выяснилось, что это не так, пришло к ней признание отличной доярки. Шаик насмехался: «Только доить она и умеет!»

— Наоми, что ты все время улыбаешься сама себе? — работник в коровнике бросает на нее удивленный взгляд.

Она молчит. Как она расскажет дояркам, что красные косынки на их головах, черные одежды и зеленые, резиновые, блестящие фартуки, приталенные к их бокам, ассоциируются в ее воображении с цирковыми клоунами. Она вспоминает легкие, шутливые мелодии. Особенно добрую усмешку вызывают у нее красные косынки. Она повязала косынку вокруг шеи, чтобы оживить кремовую кофту из грубой арабской ткани. Это разозлило окружающих. Как стадо быков, рвущихся на красную тряпку, члены кибуца разъярились и объявили беспощадную войну ее эстетическому вкусу.