Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

— Девочка, ты из Германии? Я приглашаю тебя быть моей гостьей, — и он протянул ей толстую сосиску.

Она впилась зубами в мясо и почувствовала тошноту.

— Со временем привыкнешь к их вкусу.

— Извините, в наш дом не приносили сосиски.

— Девочка, в моем доме ели сосиски в большом количестве.

Они разговорились об отчих домах, о высшем образовании, которое он получил в Германии. Теперь он встречает сестер со смешком:

— Ну, такого вы еще не видели. Профессор продает сосиски.

Он угощает их сосисками и вспоминает свое берлинское прошлое.

Каждый раз Наоми пересекает в автобусе пустынные пространства, простирающиеся от Издреельской долины до Тель-Авива, и удручающие разговоры об европейском еврействе пробуждают в ее душе национальные чувства. И поселенческая деятельность — катализатор и прелюдия к созданию государства евреев, как фундамента безопасности еврейского народа в стране Израиля, вызывает в ней преклонение. Во имя этой великой идеи она готова вынести любое невыносимое страдание.

Глава четырнадцатая

Весна 1940 года. Иерусалимский квартал Тальпиот растет и ширится. Во всяком случае, такое впечатление складывается у Наоми, после длительного отсутствия в Иерусалиме. Она проезжает мимо небольших разбросанных каменных домиков, в которых проживают многие из германских репатриантов. Несколько дней назад она вернулась на учебную ферму Рахели Янамит-Цви инструктором группы девушек, репатриировавшихся из Чехословакии. Рахель была инициатором ее перехода на учебную ферму, ибо из письма поняла, насколько велики трудности бывшей ее выпускницы в кибуце Мишмар Аэмек. Возвращение в Иерусалим улучшило ее положение. Особенное удовлетворение она испытала, поддерживая своих воспитанников, беженцев из Чехословакии, потерявших свои дома в Европе, отделенных от родных. И это помогало Наоми бороться с собственной личной трагедией.

Здесь, в Талпиот, она находит покой и интеллектуальное наслаждение в доме известного писателя Шая Агнона и его жены Эстерлайн. с. Эстерлайн — женщина симпатичная, образованная, из семьи германских евреев Марк. Она с особым теплом относится к Наоми, возвращая ей давно забытую атмосферу отчего дома. Легкая, почти неслышная, походка хозяйки дома, беседы о литературе и философии на немецком языке возвращают Наоми чувство покоя. Она преклоняется перед преданностью и проворностью, с которой та управляется в доме и ведет себя с мужем. Она правит его рассказы, написанные ужасным, неразборчивым почерком и затем печатает их на пишущей машинке.

Что касается самого Агнона, то его вовсе не интересует происходящее на учебной ферме, словно она вообще не существует. Зато он выпытывает у нее все, что касается жизни в кибуце Мишмар Аэмек. Затем усмехается:

— Что ты знаешь? Открывала ли ты хотя бы раз страницу Гемары?

Язык его подобен бритве.

Эстерлайн успокаивает ее: Агнон это Агнон, и не надо переживать из-за его колючих острот. Каждый раз, когда приходит гость, он жалуется, что ему мешают работать. Так он принимает и Наоми. В тот миг, когда она переступает порог их дома, он, выходя из кабинета на втором этаже, натыкается на нее и гневно буравит ее своим галицианским взглядом — она ведь прервала нить его мысли.

— Эти раввины воруют мое время. Мешают мне полностью отдаться писанию, — услышала она его жалобу на мудрецов из квартала «Меа Шеарим», которые учат главы Талмуда вместе с ним или вообще приходят к нему в гости, послушать его комментарии и дать свои толкования галахическим предписаниям.

Со временем она поняла, что хотя Агнон замкнут в себе, но жаждет общения с раввинами и великими знатоками Торы и веры, между которыми он ступает, как по канату. Он добивался встречи с обожаемым им покойным раввином-сионистом Куком, который был главой раввината страны. После его смерти он приходил к его наследнику и сыну раввину Цви Йегуде Куку. С другой стороны, он добивался встречи с лидером фанатичной религиозной общины Иерусалима раввином Йосефом Хаимом Зоненфельдом, который высмеивал, а то и жестоко ругал раввина Кука за его сближение с сионистами. Вообще о заурядных людях Агнон говорит грубо, и в насмешку ведет себя с ними, как клоун, чтобы облегчить себе собственное присутствие среди них. Он искренне удивлен, что окружение относится к нему с любовью до такой степени, что он подозревает в этом какое-то скрытое от него колдовство.

Наоми наблюдает за ним со стороны. Она видит, как недовольное его лицо озаряется светом добра и даже красоты, каждый раз, когда слова его несут в себе внезапные жемчужины мудрости. Агнон страдает неутомимым любопытством. Его любимое хобби — вглядываться вглубь человеческой души в попытке ее разгадать. На его пристальный взгляд она отвечает столь же пристальным взглядом. Сложность этого человека приковывает и развлекает ее.

— Эстерлайн, ты испекла сегодня пирог? — спрашивает он, спустившись на кухню.

— Нет, Шмуэль-Йосеф, сегодня не суббота.

— У нас уважаемые гости. Я просил тебя испечь пирог.

— Сегодня не едят пирог.

— Но я же сказал тебе. Я — твой муж.

— Шмуэль-Йосеф, сегодня пирог не пекут.

Агнон разочарован. Именно сейчас ему очень захотелось съесть мягкий и пухлый ломоть медового пирога, и он с таким вожделением произносил его название на идиш — «лейкех», который жена его обычно печет к субботе.

— Шмуэль-Йосеф, в кухне завелись муравьи, — вздыхает Эстерлайн.

— Эстерлайн, нет в кухне муравьев.

— Но, Шмуэль-Йосеф, есть муравьи на кухне.

— Эстерлайн, муравьев в кухне нет.

Есть, и нет. Нет, и есть. Выдающийся писатель тратит слова на мелочи. Взгляд его ласкает лицо жены:

— Эстерлайн выше всяких похвал. Она из аристократической еврейской семьи Европы! — он весьма гордится буржуазной родословной семьи Маркс из Кенигсберга, но долгие годы проживания рядом с ее аристократизмом и высокой культурой, все же, не сделали его аристократом.

Ночами, когда она остается у них в их доме, то накрывается от стыда одеялом с головой.

— Нойми, — повторяется не раз, — тебе это может понадобиться ночью. Агнон стоит на пороге комнаты, где она спит, и в руке его ночной горшок.

— Шмуэль-Йосеф, она не нуждается в ночном горшке, — голос Эстерлайн перекрывает его голос.

Месяц ее работы инструктором на учебной форме завершился. Она возвращается из Иерусалима в кибуц ко всем старым проблемам, к привычному, униженному состоянию. Опять шепотки за спиной: «Проститутка». Весь кибуц знает, что она проводит ночи за чтением книг в читальном зале с Гарри. Ее это не трогает. Она готова платить цену за все эти сплетни за всю ту информацию, которую передает радиоприемник Гарри о ходе войны на разных фронтах. Гарри оставил кибуц Далия и перешел в Мишмар Аэмек, чтобы быть ближе к своей подруге. Гарри непродуктивен, страдает болезнью отпадения ногтей. Это освобождает его от многих работ, что сердит членов кибуца. Но подруга его, медсестра в кибуце, потерявшая мужа во время арабского погрома, защищает его. Не позволяет его унижать. И Гарри крутится по кибуцу, и многие часы проводит у радиоприемника, с большим искусством находя информацию из разных стран. Знание многих языков дает ему возможность сравнивать новости из разных источников в течение дня. Гарри вертится по кибуцу, как глашатай, сообщая всем о ходе боев. В свободное от работы время Наоми днем и ночью записывает ход событий.