Татьяна Сухотина-Толстая - Дневник

Лева меня часто глубоко возмущает, и все сердце переворачивается иногда от его слов. Но мне помогает то, что я его считаю совершенно невменяемым.

Очень любопытно его отношение к отцу: болезненная зависть, бесплодная, смешное тужение для того, чтобы если не превзойти, то сравняться с ним в слове, и как результат этого бесплодного усилия — ненависть к его памяти.

Это нелепо, но это так.

Вчера прочла в газетах поразительное известие: Распутина застрелили. Подробности не рассказываю, т. к. прилагаю вырезку из «Русского слова».

Давно уже многие говорили о необходимости «устранить» эту темную силу, и вот нашлись новые декабристы, которые пожертвовали собой для того, что они считают пользой для Родины.

Мне это грустно, и я думаю о том, что совершенное преступление никакой пользы не принесет нашему несчастному отечеству, а ляжет на совести свершивших это дело кровавым, несмываемым пятном.

«Застрелили собаку». По разве от этого наш правитель станет мудрее и выучится выбирать своих советчиков?

Разве истеричные, развратные женщины станут разумными и целомудренными?

Разве банкиры и министры с подмоченными репутациями станут честнее и разве они не найдут других лиц, которых можно будет подкупать для своей реабилитации?

Я думаю, что исчезновение Распутина ничего этого не изменит. А что этот случай может быть той искрой, от которой взорвется давно накипевшее народное недовольство, — не только возможно, но и вероятно.

Как бы Мишу волновало это событие. Он особенно интересовался Распутиным, в его записках многое о нем рассказано со слов людей, хорошо знавших его, и о нем.

Начинают говорить о мире. Не верится в то, что эти бедствия кончатся. В тылу настроение отвратительное: грабеж, жажда наживы, раздражение.

Счастье, что я в деревне. Живу в Яснополянском флигеле с Таней, Wells и молоденькой курсисточкой О. К. Григорьевой, которая готовит Таню в третий класс. Я Таней довольна. Хорошая, чуткая девочка растет, веселая, естественная, любящая.

Способности у нее средние, что очень странно, т. к. двух, трех лет это был совершенно феноменально умный и развитой ребенок. Не одну меня, а всех она поражала.

Мама живет в большом доме вдвоем с Душаном. Очень слабеет умственно, мало чем интересуется (не прочла даже статью о Распутине), становится болезненно скупа. Но нервами лучше: не сердится, не раздражается. Очень много забывает и все, что ни расскажет, — расскажет неточно.

Тетя Таня Кузминская летом читала ее воспоминания и в ужас пришла от их неточности и от отношения жены к мужу.

«Точно она о другом человеке пишет! — говорила тетенька, — я-то ведь видела их жизнь. Видела его любовь и доброту к ней. А у нее выходит, что она невинная жертва деспотичного, жестокого, сурового тирана!»

Ох, как трудно будет будущим поколениям разобраться в этой семейной драме и быть справедливым к тому и другой!

Про нее Лиза Оболенская сказала, что она — женщина феномен. И это правда. Такого соединения противуположных качеств в одном человеке трудно себе представить.

1917

Частные сведения.

От брата Сережи.

25-го и 26-го в Петрограде были беспорядки и манифестации по случаю бесхлебия. 27-го Протопопов назначен диктатором. 27-го Думе объявлен приказ об ее роспуске. Дума отказалась разойтись. Были вызваны войска, ставшие на сторону Думы. Захвачен артиллерийский склад. Охранное отделение горит. Объявлено Временное правительство с Родзянко и ген. Маниковским (начальником захваченного артиллерийского склада) во главе. Из Царского Села сообщили, что Протопопов устраняется и назначается Алексеев. Временное правительство ответило, что назначение это для него необязательно, несмотря на полное уважение к генералу Алексееву. Сделан запрос войскам, находящимся на фронте. Многие ответили, что подчиняются Временному правительству (в том числе Брусилов). На улицах Петрограда были сражения. Говорят, убито тысяч 8.

Телеграмма.

Подана 28 февраля 19 ч. 59 м. Получена 1 марта 5 ч. 40 м. Из Петрограда в Засеку. По всей сети начальствующим.

По поручению Комитета Государственной Думы я сего числа занял Министерство Путей Сообщения. Объявляю следующий приказ Председателя Государственной Думы:

Железнодорожники! Старая власть, создавшая разруху всех отраслей государственного управления, оказалась бессильной. Государственная Дума взяла в свои руки власть. Обращаюсь к вам от имени Отечества: от вас зависит теперь спасение Родины, она от вас ждет более чем исполнения долга, она ждет подвига. Движение поездов должно производиться беспрерывно с двойной энергией. Слабость, недостаточность техники на русской сети должна быть покрыта вашей беззаветной энергией и любовью к родине и сознанием важности транспорта для войны и благоустройства тыла. Председатель Государственной Думы Родзянко — член вашей семьи и твердо верит, что вы сумеете ответить на этот призыв и оправдать надежду на вас нашей родины. Все служащие должны оставаться на своем посту. Член Государственной Думы — Бубликов.

Ах как нужно писать! Сколько происходит важного и интересного! Я каждый день браню себя за свою лень, неработоспособность, слабость или болезнь — уж не знаю что — и все-таки выходит так, что к концу дня я не нахожу времени сделать десятой доли того, что хотела бы.

1918

Я плакала от радости, читая письма папа. Может быть, моя жизнь никому не нужна, но я получаю минуты огромного наслаждения. Дай Бог, чтобы Танин ум имел достаточно досуга для развития, чтобы понять своего деда. Как он пишет в письмах к Страхову и Фету об искусстве, о литературе, Пушкине! Как часто я грущу о том, что я не жила с ним такая, какая я теперь. Я могла бы дать ему больше сочувствия, понимания и разумной любви, чем тогда, когда я была поглощена мужем, ребенком и главное — собой.

Я со слезами любви и благодарности поцеловала бы его руку, если бы она могла теперь погладить мою седую голову, как она гладила кудлатую голову дикой девчонки четыре десятилетия тому назад.

Я помню, как, когда мне было 14 лет, мама исполнила мою просьбу и заказала мне фальшивую косу. Я очень гордилась своими рыжевато-золотистыми вьющимися волосами, но у меня никогда не было длинной косы. Я помню, как я обиделась, когда я в Туле в магазине m-r Ernest отрезала прядь моих волос, и на мои слова, что ему, вероятно, трудно будет подобрать подобный цвет, Ernest взял мои волосы в руку, встряхнул ими небрежно и сказал, что c'est une couleur assez ordinaire[280] и ему легко будет найти подобный цвет. Когда коса была готова, я часто встряхивала головой и при всех говорила: «Ах, я все боюсь, что моя фальшивая коса упадет», — в противуположность тем, кто скрывал, что носит фальшивые волосы. Мне хотелось, чтобы все знали, что я такая большая, что ношу фальшивую косу.