Борис Тихомолов - Романтика неба

Я сижу на своем месте, держусь за штурвал. От страшного волнения у меня вспотели ладони. Если через пять минут этот Петров с чемоданом не явится, мы наверняка не вылетим. В ночь, в горы, да еще с такими пассажирами, нас никто не выпустит.

Проходит пять томительных минут. Шесть. Восемь! Петрова нет. Салон гудит, как улей. Пассажиры нервничают.

— Петров! Где Петров, ч-черт его побери!

Я срываю зло на мухах. Они набились в самолет и сейчас нахально ползают по стеклу, как у себя дома. Сбиваю их щелчком.

Наконец появляется Петров. Маленький, рыженький, весь мокрый и страшно сконфуженный: волочит за собой громадный рыжий чемодан, обтянутый ремнями. Его встречают возгласами негодования.

Смотрю на часы. М-да. Время вышло. Однако…

— Ну-ка, Сережа, дай карту!

На карте маршрут проложен с изломом. Горы. Их надо обходить. Смотрю на отметку: три тысячи метров. М-да. Задачка! А если их перевалить, пойти напрямую? Тогда мы сэкономим целых сто километров. А это 25 минут полета!

Переглядываюсь с Куликовым.

— Так как, Сережа, а?

Тот пожимает плечами:

— Не знаю. Как пассажиры, высоковато все же…

— А что пассажиры — они даже и не заметят. Ну, будет чуть-чуть в голове кружиться и только. Пойдем напрямую!

— Пойдем. Запускаем моторы.

Рядом кто-то дышит мне в ухо. Оборачиваюсь — какой-то полковник в зеленой фуражке. Высокий, красивый. Нос горбинкой, усики. Грузин. Глаза строгие. Начальник.

Даю команду — убрать колодки из-под колес.

Убирают. Но в это время бежит дежурный с флажками, машет мне и показывает крест. Вылет запрещен. Понятно — опоздали! Однако обидно.

Полковник вытягивает шею, грозно выкатывает глаза:

— Что это там он флажками машет?

— Вылет запрещен, товарищ полковник!

— Почему?!

— Поздно, наверное…

Полковник вытаращил на меня глаза:

— А лететь можно?

Я встрепенулся:

— Конечно, можно, товарищ полковник! Успеем. Пойдем напрямую.

— Успеем, да-а? Тогда какого черта! — Нагнулся к форточке, властно махнул рукой:

— Па-ашел вон отсуда!

Дежурного как ветром сдуло, и мы выруливаем.

Взлет. Курс. Набор высоты. Под нами — море. Бирюзовое. С запада и юга оно окружено горами. Тень их ложится сейчас на прибрежную долину, уже тонущую в предвечерней сиреневой дымке.

Нет, все-таки полет — это не просто полет. Это высшее эстетическое наслаждение! Ну, когда и кому удастся подсмотреть такое диво, такое сочетание красок, такой пейзаж!

Золотом брызжет солнце. Лучи его касаются макушек гор. Искрится на вершинах снег, а у подножья синеет вечер, и тут и там в неподвижном воздухе поднимаются веревочки дымков.

Кто-то трогает меня за плечо. Оборачиваюсь — полковник. Приветливо улыбаясь, он преподносит мне разрезанный и полуочищенный в виде экзотического цветка апельсин.

Вот это да-а-а! Я не верю своим глазам. Полковник смеется:

— Берите, кушайте, пожалуйста.

— Спасибо.

Такой же апельсин получает и Куликов. Вгрызаюсь в сочную оранжевую мякоть.

— Сладость-то какая!

— Вкуснота!

Высота около трех тысяч метров. Становится прохладно. Мимо моего носа, усиленно работая в разреженном воздухе крыльями, медленно пролетает муха, за ней вторая.

А вот это уже ни к чему — везти за границу мух!

Осторожно открываю форточку. Чуть-чуть. Сильный отсос воздуха. Мухи, почувствовав неладное, разворачиваются и начинают угребаться подальше от окна. Балуясь, регулирую форточку так, чтобы скорость полета мухи уравновесилась со скоростью движения воздуха. Отлично! Мухи, изо всех сил работая крыльями, висят на месте. Открываю форточку пошире: вжжжик! И они за бортом.

Куликов смеется:

— Воздушный десант!

«Воздушный десант? Это идея! Надо выгнать всех мух. Пассажиры помогут. Отвлекутся и не заметят высоты». Зову Глушаева:

— Тимофей, как там в салоне, мух много?

— Ой, полно, товарищ командир!

— Давай-ка их выгоним. Попроси пассажиров, пусть помашут газетами, журналами, чем могут.

— Неудобно как-то…

— Ничего, они поймут.

Борттехник уходит, а мне интересно: как среагируют пассажиры на эту необычную просьбу?

Склоняюсь в кресле, заглядываю через открытую дверь в салон. А там оживление. Пассажиры смеются, вооружаются газетами, журналами, машут. Мухи роем повалили к нам в кабину и прямиком за борт. А вот и пики под нами! Иран.

Тегеран

Перевалив через горы, мы стали снижаться в опаленную солнцем пустынную долину с редкой паутиной проселочных тропинок и дорог, с небольшими тут и там разбросанными кишлаками. Пылили арбы, шли караваны верблюдов. Ну точно так же, как и у нас, в каком-нибудь глухом уголке Средней Азии.

Тегеран открылся неожиданно. Он стоял за горой, и мы увидели его только тогда, когда аэродром оказался почти под нами. Жадно всматриваюсь в кварталы иранской столицы. Город как город. Центральная часть — европейского типа: широкие асфальтированные улицы с многоэтажными домами, площадь с монументом, парк. А окраины — древние-древние, с кривыми улочками и глинобитными одноэтажными домишками, с мечетями и минаретами. У меня к такой старине особое почтение. Мудрость человека зарождалась тут.

Делаем круг. Справа из пыльного марева показалась группа самолетов. Это был С-47 с эскортом истребителей. Уступаю дорогу. Самолеты проносятся мимо. Успеваю заметить — наши! Кого-то привезли, наверное…

Сажусь вслед за ними. Рулю. Аэродром большой. По одну сторону стоят американские самолеты, по другую наши. С-47 подрулил к небольшому служебному зданию, развернулся и выключил моторы. Подкатили лимузины, захлопали дверцы, засуетились люди, встречая прилетевших. Мы встали рядом. И пока я выключил моторы, от лимузинов и след простыл.

К нам подъехал автобус. Пассажиры погрузились и уехали, а мы остались ждать своей машины.

И здесь так же, как и в Баку, к нам вышли четыре человека в штатском. Так же взяли самолет в каре и замерли, каждый на своем посту. Было сумеречно, и я не мог хорошо разглядеть их лица, но мне почему-то показалось, что на них лежал какой-то отпечаток грусти. Проходя мимо одного из них, я случайно задел локтем что-то твердое и больно ушибся.

— Ой, простите! — сказал человек. — Вы ушиблись?

— Ничего, ничего, это я виноват! — Кончиком пальца я тронул его талию. — Что тут у вас?

Незнакомец доверительно распахнул полы пиджака, сказал с усмешкой:

— Арсенал. — И взволнованно спросил: — Ну, как там у нас?

— Где? — не понял я, глядя на рукоятки пистолетов.

— В Москве! Москвич я. Снегу небось навали-ило. Хрустит, а?

И тут я догадался, что за печать лежит на лицах этих людей. Ностальгия! Тоска по родине.