Бруно Винцер - Солдат трех армий

— Всякий, кто хочет работать или учиться, должен быть твердо уверен, что ему в этом не помешают. Такую уверенность ему может дать только существование обороноспособной армии. Но никто не вправе претендовать на безопасность, если сам не вносит свой вклад в это дело. Равные права — стало быть, и равные обязанности. Что же касается вашего вопроса относительно отказа от службы в армии, то и эта проблема может служить типичной иллюстрацией противоречий, присущих ФРГ. Молодой гражданин Федеративной республики может обратиться с ходатайством об освобождении от военной службы по религиозным или иным основательным соображениям. Тогда он предстает перед комиссией, которая задает вопрос, стал ли бы он защищать свою мать, если бы кто-нибудь на нее напал. Если он ответил утвердительно, то его ходатайство отклоняется. Я нахожу, что такая процедура не только носит недостойный характер, но и игнорирует существо дела. Каждый юноша встанет на защиту своей матери, но само сравнение — порочно. Кто может дать гарантию гражданину ФРГ, что его призывают в бундесвер действительно ради защиты его матери и тем самым всех матерей в стране? Откуда он может знать, действительно ли наступила так называемая необходимость в обороне, когда ему дается приказ маршировать на фронт? Он в состоянии сослаться на исторические аналогии, но в таком случае его отказ от службы уже становится политическим решением, а такое право за ним не признается. Ходатайство отклоняется, и юноша вынужден служить в бундесвере. На одной стороне находятся те силы, которые определяют политический курс в ФРГ, – крупные предприниматели, заинтересованные в соответствующем развитии событий, и старые офицеры генерального штаба, которые уже помогли начать и проиграть одну, а может, и две войны. В ином лагере находятся рабочие и крестьяне, которые никогда не могут быть заинтересованы в войне, – они ничего не могут приобрести в ней, но могут все потерять. Из этого очевидно, кто стремится к завоеваниям, а кто занят только обороной. Молодой гражданин ГДР видит воочию: его коренные интересы требуют, чтобы его государство было сильным в военном отношении и неприступно для агрессора.

Студент выслушал мои разъяснения. Подумав с минуту, он задал мне новый вопрос:

— Вы сказали раньше, что наша потребность в войнах полностью удовлетворена. Но ведь вы гражданин нашего государства. Как вы поступите, если случится война? Станете ли вы стрелять в солдат бундесвера?

В некоторых случаях люди предполагают, что вопросы, которые задает молодежь, носят провокационный характер. В действительности же молодежь всегда стремится иметь обо всем ясное и точное представление, и это хорошо. Мы прежде почти никогда не имели права спрашивать. Более того, нас так воспитывали, чтобы даже самые преступные приказы мы выполняли не задумываясь. Через всю мою книгу проходит красной нитью констатация того факта, что я много лет в критические, переломные минуты жизни слишком редко ставил вопросы не только перед другими людьми, но даже перед самим собой. Именно то, что я мало задумывался над смыслом и целью моих действий в качестве солдата трех армий и не старался получить исчерпывающий ответ на встающие вопросы, именно это и было важнейшей причиной того, что я трижды избирал путь, на который меня толкали губители нашего народа, и сравнительно поздно обрел свою подлинную политическую родину, где от меня как раз и требуется, чтобы я спрашивал и мыслил. Быть может, многое сложилось бы иначе, если бы мы имели право спрашивать и этим правом пользовались. Во всяком случае, я всякий раз радуюсь, когда молодые люди задают вопросы.

Итак, я ответил на вопрос, заданный студентом:

— Я гражданин Германской Демократической Республики. Тот, кто нападает на это государство, нападает и на меня. Я буду содействовать защите ГДР там, где это будет мне поручено. При этом совершенно безразлично, откуда будет совершено нападение. Если грабитель попытается ворваться в мое жилище, я не стану его подробно расспрашивать, откуда он происходит, из Котбуса или Ганновера, и какой он национальности. Я веду борьбу против всякого нарушителя мира.

Я счел тогда излишним, отвечая на вопрос, приводить и другие доказательства, хотя имел такую возможность. Я мог бы, например, указать на различные приемы тайной войны. Сразу после переселения в ГДР я стал мишенью открытых и замаскированных атак противника. Враги пускали в ход всяческие уловки, чтобы заставить меня вернуться в ФРГ. Каждую ночь раздавались телефонные звонки и на другом конце провода звучали оскорбления и угрозы. То были булавочные уколы, приемы психологической войны. 13 августа враги мгновенно прекратили свои бесплодные усилия. До этого дня было нетрудно продолжать примитивную игру. Когда же была обеспечена неприкосновенность нашей государственной границы, прекратились и попытки подстроить автомобильную катастрофу, как пытались однажды, когда неизвестные испортили тормоза моей машины и я чуть не разбился о дерево.

Однако противник не отказался и от других попыток меня «уломать». Я знал об этих уловках и подготовился к ним.

К сожалению, моя жена не могла или не хотела в этом разобраться. Единственная избалованная дочь в так называемом порядочном семействе, она была воспитана в строгом консервативном духе; ей были чужды и моя новая деятельность и самая жизнь в ГДР, и она не пожелала ходатайствовать о принятии ее в гражданство ГДР. Она но выразила ни разу ни единым словом одобрения моим передачам или статьям. Она не проявила никакого сочувствия, когда я с гордостью и радостью сообщил, что директор германского телевидения и радиовещания вручил мне «Серебряный лавр» и когда через некоторое время я получил медаль «За отличные достижения». Она считала нужным отвергать все, что имеет отношение к ГДР, следовательно, создавала для противника повод для продолжения интриг, которые в конечном счете были направлены к тому, чтобы подорвать мои позиции как гражданина Германской Демократической Республики.

Тщетно старался я убедить жену, что нашу семью — у нас тем временем появился еще маленький Михаель — ждет в ГДР счастливая жизнь. Напрасно я просил ее помогать мне в работе. Эта отличная секретарша равнодушно наблюдала, как я ночи напролет просиживал за машинкой и переписывал свои комментарии и рукописи. Моя жена не внесла в эту работу ни одной мысли, ни одной строки. Она не желала служить нашему делу.

Мы вели нескончаемые, бесплодные споры. Жена была неисправима. Переубедить друг друга мы были бессильны и стали чужими. Когда создалось такое положение, которое уже нельзя было больше переносить, компетентные органы нашей республики летом 1965 года удовлетворили ходатайство моей супруги о разрешении вернуться в Западную Германию; мы расторгли наш брак.