Иван Гребенюк - На далеких рубежах

-- В космонавты, товарищ генерал!

-- Не изменили, значит, своего решения?

-- Что вы, товарищ генерал! Это моя заветная, давнишняя мечта. Вот только не знаю, примут ли.

-- Приняли вас в школу космонавтов.

-- Правда? Вы не шутите, товарищ генерал?

-- А генералы разве шутят?

Телюков замялся, взволнованный, не зная, что сказать.

-- Когда же меня вызовут в Москву?

-- Думаю, на этих днях и вызовут.

Генерал замолчал и вскоре заснул. А Телюков не спал. Долго не спал. Все думал.

Наутро генерал разбудил его и сказал:

-- Ну, космонавт, пора вставать!

Телюков радостно улыбнулся:

-- Космонавт -- это звучит гордо!

Торжественно провожали однополчане Телюкова в школу космонавтов. В честь этого события в столовой стихийно возник вечер художественной самодеятельности с "космической" программой. Принесли магнитофон, и раздалась мелодичная музыка "Лунного вальса". Байрачный и Скиба под гитару спели песню "Прощайте, голуби":

Наступай, наше завтра, скорей,

Распахнись, небосвод.

Мы гоняли вчера голубей,

Завтра спутников пустим в полет.

Пусть летят они, летят

И нигде не встречают преград.

Самые тонкие, самые сокровенные нити души летчика затронули эти слова. Телюкову казалось, что это именно к нему обращаются летчики, хотя им тяжело расставаться с бывшим командиром, другом, товарищем.

Взволнованный и растроганный сидел он среди друзей. А тут еще как на беду, налетели мучительные воспоминания о Нине. Здесь он увидел ее впервые, за этим самым столиком, за которым сидит сейчас... Как властно вошло это имя в его душу! И каким нестерпимо коротким было его счастье! Где она теперь? Встретятся ли они когда-нибудь? Куда занесла ее судьба? Чуть ли не все города уже обведены на карте кружками...

...С короткой речью выступил замполит. Потом взял слово командир. Желали Телюкову успехов, счастья, здоровья, жали руки, обнимали, целовали.

Надо было что-то сказать в ответ. Но что? Как найти сразу нужные и простые слова? Они все у него в душе, но высказать их он не может. Никогда не думал, что так тяжела будет эта разлука! Матери, бывало, скажешь: "Ну, прощай, мама!" -- и уехал. А вот товарищам нужно сказать что-то совсем другое...

Телюков поднялся.

-- Друзья мои! -- сказал он тихо, и голос его дрогнул: -- Друзья мои! -- медленно повторил он, стараясь овладеть собой. -- Вы знаете, были у меня грехи... Были. Спотыкался, и не раз. Но вы поддерживали меня, и за это огромное вам спасибо! Я люблю вас всех и никогда, никогда не забуду ни вас, мои дорогие, ни свой родной полк. -- Он перевел дыхание, помолчал.

-- Что мне сказать вам на прощание: Пока в моей груди бьется сердце, оно не перестанет служить нашему народу, нашей Родине. Считаю величайшей для себя честью, огромным счастьем прокладывать дорогу в космос и глубоко благодарен всем вам за то, что по этой дороге я пойду коммунистом...

Раздались горячие и долгие аплодисменты.

Телюков простился с каждым в отдельности. Затем сказал Байрачному:

-- Бери, Гриша, мою "Волгу". Стоимость тебе известна. Минус десять процентов за амортизацию. Деньги будешь вносить на мой текущий счет в сберегательную кассу. А теперь давай сюда твою лукавую мордаху! Поцелуемся, Гриша, друг ты мой! Будь здоров! Будь счастлив!

Байрачный был совсем растроган и огорчен разлукой.

-- Счастливого пути. Впрочем, мы еще увидимся... Я вас отвезу утречком на аэродром. Спокойной ночи!.. -- сказал он, подавляя волнение.

-- Спокойной ночи...

...Вылетел Телюков в десять утра на Ли-2. Самолет сделал над аэродромом прощальный круг и, набирая высоту, пошел над горным кряжем.

За бортом плыла тайга -- величественная и прекрасная, еще зеленая, но уже украшенная золотисто-багряной прожелтью осени.

Справа отчетливо виднелись очертания берегов, за которыми в мерцающей дымке раскинулось спокойное, по-осеннему притихшее, зеленовато-серебряное море...

Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса -

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса...-

произнес Телюков давно забытые и воскресшие с удивительной силой слова. Ему стало жаль этой тайги, вековых сосен и красавиц пихт, диких гор, высокого неба...

В этот же день он пересел на Ту-104.

Эпилог

Отцвела в тайге золотая осень, отшелестела буйным листопадом, усыпав жухлою листвою чуть приметные тропинки.

Много перемен принесла эта осень в полк. Сбылась мечта майора Гриниша: он перебрался с острова на материк, на КП дивизии. Подполковник Поддубный, получив новое назначение по службе, передал полк майору Дроздову и уехал с Лилей на запад. Демобилизовались ефрейтор Баклуша и рядовой Челматкин -- оба уехали в целинный край. Максим Гречка получил звание старшего техник-лейтенанта и занял должность техника звена. На высшую служебную ступень поднялся подполковник Асинов -- занял в дивизии место уволенного в запас полковника Вознесенского.

А о Нине по-прежнему ничего не было известно.

После октябрьских праздников Григорий Байрачный наконец получил долгожданный отпуск и уехал с Биби к родителям на Полтавщину. Он торопился. Его жена готовилась стать матерью. Но молодые супруги просчитались, а может быть, далекая дорога нарушила сроки природы. Пришлось в Харькове сойти с поезда. Это случилось ночью, а наутро медсестра родильного дома поздравила лейтенанта с сыном.

Молодой отец, радостный и счастливый, в сотый раз перечитывал записку жены, бегал по магазинам, покупая все, что необходимо новорожденному и его матери. Он рассылал радостные телеграммы родным и знакомым, буквально каждый час наведывался в родильный дом.

Байрачный снял номер в гостинице и на следующее утро помчался по магазинам искать сыну коляску. Ему хотелось приобрести точно такую, как у капитана Маркова, -- голубую, с козырьком и обитую внутри белой мягкой юфтью. К сожалению, таких колясок в магазинах не оказалось, и он продолжал поиски, без устали мотаясь с одного конца города в другой.

Однажды -- миновал уже седьмой день -- Байрачный пришел на вокзал, чтобы узнать расписание поездов, идущих на Полтаву. Было холодно, выпал первый снег, залы были битком набиты пассажирами. Проходя мимо буфета, он вдруг увидел девушку. Она стояла к нему спиной и выделялась среди других своим внешним видом. На ней была волчья доха с мохнатым капюшоном. За плечами висел старый брезентовый рюкзак. Эта необычная одежда и привлекла внимание Байрачного. Взяв стакан чаю, девушка примостилась в углу за столиком, сбила на затылок капюшон и вынула хлеб, завернутый в газету.

Байрачный обомлел: это была Нина.

Больно было смотреть на ее вид, на скудный ужин. Прихлебывая горячий чай, она осторожно ела хлеб, подставляя ладонь, чтобы не крошить зря... И вся она была такая удрученная, обездоленная... Глаза, прежде яркие, блестящие, потускнели.