Андре Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

В 1863 году появилась книга, над которой так долго трудилась госпожа Гюго, — «Виктор Гюго в рассказах свидетеля его жизни». Какова доля участия самого Виктора Гюго в этих «рассказах»? Запись Франсуа-Виктора дает ответ на этот вопрос:

«Госпожа Гюго расспрашивала мужа во время завтрака, обычно начинавшегося и в „Марин-Террас“, и в „Отвиль-Хауз“ около 11 часов утра. Виктор Гюго подробнейшим образом рассказывал обо всем, что она желала знать, и беседа их зачастую продолжалась до конца трапезы. После завтрака госпожа Гюго поднималась в свою комнату и бегло записывала то, что слышала. На следующее утро она вставала рано, просила раздвинуть тяжелые занавеси на окнах своей спальни и принести пюпитр, который она устанавливала на кровати; сидя в постели с чашкой шоколада, она просматривала сделанные заметки, затем принималась за окончательный вариант впоследствии опубликованного повествования».

Жюльетта (высшее вознаграждение за смиренную жизнь!) получила экземпляр этих рассказов с собственноручной дарственной надписью автора: «Госпоже Друэ, написанное в изгнании, подаренное в изгнании. Адель Гюго, „Отвиль-Хауз“, 1863 г.». С того времени, как женщина, носившая почетное звание супруги Гюго, перестала жить вместе со своим «дорогим великим другом», она несколько смягчила свою многолетнюю жестокость в обращении с наложницей, которая тоже приближалась уже к шестидесяти годам.

В 1864 году на Рождество госпожа Гюго, во время короткого пребывания на Гернси, устроила, как это делалось каждый год, елку для бедных детей острова и впервые пригласила в «Отвиль-Хауз» Жюльетту Друэ:

«Мадам, сегодня мы отмечаем день Рождества. Рождество — праздник детей, а стало быть, и праздник наших детей. Было бы очень хорошо, если бы вы согласились присутствовать на этом маленьком празднике, приятном для вашего сердца…»

Жюльетта весьма тактично и гордо отказалась:

«Ваше приглашение — вот праздник для меня. Письмом своим вы щедрой рукой дали мне утешение и наполнили сладостным чувством мою душу. Вы знаете, что я привыкла жить в уединении, и, думаю, не посетуете, если я сегодня просто порадуюсь вашему письму. Это немалое счастье. Позвольте сказать вам, что, и оставшись в тени, я буду благословлять всех вас, когда вы будете заняты вашим добрым делом…»

Она не приняла и приглашения самого Виктора Гюго, когда во время отсутствия жены он пригласил ее посетить его дом 9 мая 1865 года:

«Позволь мне отказаться от этого счастья и чести и не нарушать осторожности, деликатности и уважения, с которыми я тридцать лет относилась и к твоему и к моему собственному дому. Если когда-либо (что мне представляется невозможным) я буду приглашена тобою, то это должно быть сделано не случайно, но обдуманно, с согласия всей семьи, — только так я должна появиться в твоем доме. Позволь мне не нарушать нравственных убеждений всей моей жизни и сохранять достоинство и святость моей любви…»

Княгиня Негрони слишком хорошо изучила последнюю роль своей жизни.

2. «Отверженные»

Гюго был гораздо хуже епископа Бьенвеню. Я в этом убежден. Но при всех своих кипучих страстях этот сын земли, однако, способен создать образ святого, возвышающийся над человеком.

В течение тридцати лет Виктор Гюго обдумывал и писал большой социальный роман. Несправедливость наказаний, помилование осужденных, картины нищеты, влияние истинно святого человека на оступившегося — все эти темы занимали его воображение уже в то время, когда он писал повести «Последний день приговоренного к смерти», «Клод Ге» и такие стихи, как «За бедных». Он собирал материалы о каторге, о епископе города Диня монсеньере Мьоли, о каторжнике Пьере Морене, о стекольном производстве в Монрейль-сюр-Мер, о богатом мерзавце, сунувшем горсть снега за ворот несчастной проститутке. К 1840 году он набросал план этого романа: «„Нищета“. История одного святого. История мужчины. История женщины. История куклы…» Это было в духе времени: Жорж Санд, Эжен Сю, даже Александр Дюма и Фредерик Сулье писали романы о страданиях народа. Успех «Парижских тайн», вероятно, оказал влияние на содержание «Отверженных». Но автором руководили и свои собственные, искренние побуждения.

Любовь к отверженным во мне жива,Как брат, я сердцем с ними;Но как помочь толпе, бурлящей и гонимой?Как защитить ее права?Для утешенья как найти слова?И боль, и нищета, и тяжкий трудМеня вопросы эти вечно жгут[173].

Эти стихи выражают и постоянство, и силу его чувств. С 1845 по 1848 год он почти всецело посвятил себя написанию романа «Нищета», который в то время назывался «Жан Трежан».

Работа эта была прервана «вследствие революции». Поток «Возмездия» всецело увлек поэта. Затем его поглотили безграничные мистические мечтания и «Маленькие эпопеи». 26 апреля 1860 года — день, когда он решил не покидать больше свой скалистый остров, — он открыл железный сундук, где хранились заметки и рукопись «Нищеты»; во время изгнания и путешествий по морю этому сундуку не раз грозила опасность пойти ко дну.

«Я потратил семь месяцев на то, чтобы постигнуть в целостном виде представшее моему воображению произведение, чтобы создать единство между частями, написанными двенадцать лет тому назад, и теми главами, которые мне предстоит написать. Впрочем, все было сделано основательно. „Provisa res“[174] сегодня я вновь начинаю (чтоб уж больше, как я надеюсь, не отрываться от него) труд над книгой, прерванный 21 февраля 1848 года».

Как известно, в «Отверженных» реальные факты составляют бесспорную основу произведения. Монсеньер Мьолис, выведенный под именем Мириэля, действительно существовал, было в действительности и то, что говорится о нем в романе. Бедность этого святого прелата, его аскетизм, его милосердие, наивное величие его речей вызывали восхищение всех жителей Диня. Некий каноник Анжелен, служивший секретарем у Мьолиса, рассказал историю Пьера Морена, отбывшего срок каторжника, которого не пускали ни в одну из гостиниц, потому что он предъявлял «волчий паспорт»; человек этот пришел к епископу и был принят в его доме с распростертыми объятиями, так же как и Жан Вальжан. Но Пьер Морен не украл серебряные канделябры, как это сделал Жан Вальжан; епископ отправил его к своему брату, генералу Мьолису, и тот был настолько доволен бывшим каторжником, что сделал его своим вестовым. Реальная жизнь дает нам зыбкие и смутные образы, художник по своему усмотрению распределяет свет и тени.