Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова
К середине января Антон понял, что население Русского пансиона уже не добавляет ему писательских впечатлений. Ковалевскому он поведал, что в этом смысле Ялта тоже исчерпала себя и что, покинув Мелихово, где он знал как свои пять пальцев жизнь сорока окрестных деревень, он лишил себя питательной почвы. Чехова снова потянуло в Алжир. Ковалевского опять одолели сомнения: он видел, что Антон еще более нездоров, чем три года назад. Сначала он откладывал поездку, ссылаясь на штормящее море, а потом высказал свой отказ напрямую. Вместо Африки Антон с Ковалевским и профессором Коротневым отправились вдоль морского побережья в Италию. Ольга Васильева, постоянно напоминая о себе Антону, уехала в Женеву. Чехов с попутчиками сначала остановились в Пизе, потом перебрались во Флоренцию. В Рим они приехали 30 января. Настроение у Антона было мрачным; Ковалевскому он признался, что не пишет больших вещей, потому что скоро умрет. В итальянской столице путешественники провели четыре дня. Наблюдая у собора Святого Петра крестный ход по случаю начала Великого поста, Чехов на просьбу Ковалевского описать увиденное ответил короткой фразой: «Тянулась глупая процессия»[503]. Испытывая одиночество в кругу друзей, Антон из Рима выехал в Одессу и на русской границе, невзирая на академическое звание, был бесцеремонно обыскан таможенниками. В Одессе вместе с агентом ему пришлось заниматься оценкой дома Ольги Васильевой. Пятнадцатого февраля, после недолгого путешествия по бурному морю, Антон вернулся в «серую, грязноватую и скучную» Ялту.
Проведя в дороге три недели, Антон пропустил премьеру «Трех сестер» и сопутствовавший ей шумный успех. Об этом Ольга телеграфировала ему в Ниццу: «Grand succes, embrasse mon bien aime»[504]. Однако приятная новость не скоро дошла до Антона. Блестящей премьере предшествовали изматывающие репетиции: полковник в отставке, нанятый театром для консультаций по поводу военного обмундирования, вдруг взялся поучать Станиславского. Ольга возражала против тяжелого рыжего парика, в котором Станиславский хотел видеть на сцене Машу. И все-таки новая пьеса Чехова, предъявленная на суд зрителю 31 января 1901 года, еще раз подтвердила его репутацию крупнейшего русского драматурга и прочно закрепила за МХТом лидирующую позицию. Публика увидела на сцене живую жизнь: три сестры воплотили в о себе всех умных и образованных женщин, волею обстоятельств запертых в глухой провинции. Ольга Книппер в роли Маши заставила прослезиться не одну сидящую в зале неверную жену. Публика была настолько захвачена пьесой, что занавес опустился в полнейшей тишине.
Среди зрителей находился Николай Ежов. В учителе гимназии, рогоносце Кулыгине, он усмотрел карикатуру на собственную персону и 1 февраля ворчливо доложил о своих впечатлениях Суворину: «Тема пьесы банальна, поводы к трагическому настроению героев — маловажны, а иногда курьезны. <…> Все герои ноют, все неудовлетворены. Есть в пьесе пьяный старик доктор, который ничего не читает. <…> Есть адюльтер (любимая тема Чехова) <…> Содержание: три сестры, дочери бригадного генерала, их брат, готовящийся к профессуре, все страстно желают переехать на жительство в Москву <…> Играют пьесу великолепно <…> Писать об этой пьесе в „Новом времени“ я не буду»[505].
Суворину, год спустя посмотревшему «Трех сестер» в Москве, пьеса решительно не понравилась.
Глава 74 (февраль — март 1901) Тайный брак
По возвращении Антона Бунин перебрался в гостиницу «Ялта» и первую ночь провел без сна — в соседнем номере лежала покойница. Бунинская деликатность и чувство юмора пришлись Чехову по душе, и он уговаривал его остаться в Крыму подольше. Маша в Москве была умилостивлена посылкой с заморскими гостинцами от брата: клетчатым пледом, кружевными платками, ножницами и бюваром.
Ольга Книппер в это время была от Чехова еще дальше. В Москве на Великий пост все театры закрывались, и Немирович-Данченко со Станиславским повезли труппу в Петербург, где играть было нельзя лишь в первую, четвертую и последнюю недели поста. Петербургская публика оказала москвичам радушный прием: даже при отсутствии рекламы все билеты на спектакли были распроданы, а желающие попасть в театр дежурили в очередях до полуночи. Однако отзывы прессы были крайне жесткими. Буренин разоблачил клакеров, не в меру «прославляющих и восхваляющих» Чехова. В «Новом времени» нелестно отозвались об игре Ольги Книппер в спектакле «Одинокие».
Кугель, рецензируя «Дядю Ваню», писал в «Петербургской газете» 20 февраля: «Г-жа Книппер с неподвижным, маловыразительным лицом <…> представляет <…> просто очень флегматичную даму. <…> Похвалы этой актрисе в некоторых журналах являются для меня совершенной загадкой». Амфитеатров в «России» назвал Ольгу «очень плохой актрисой». При этом критика расхваливала Марию Андрееву в роли Катхен, затмившую красотой Ольгу, игравшую Анну Map. Между Ольгой и Андреевой возникла взаимная неприязнь. Посмотрев «Трех сестер», Амфитеатров переменил свое мнение об Ольге на восторженное.
Когда после окончания пьесы «Три сестры» опустился занавес, зрители стали выкрикивать из зала слова приветственной телеграммы Чехову. Между тем суворинское «Новое время» обвинило МХТ в «погоне за внешними эффектами», предостерегая, что это может погубить «прекрасный талант» Чехова-драматурга. Актер Николай Сазонов сказал жене, что если бы пьеса «Три сестры» проходила через цензурный комитет, когда он был его членом, он бы не пропустил ее — «так она плоха». Министерство просвещения запретило пьесу к постановке в «народных» театрах. Наконец, 20 марта Буренин разразился в «Новом времени» злобной пародией под названием «Девять невест и ни одного жениха». Ее героини, сестры Шура, Мура, Дура, Пелагея, Дорофея, Ахинея, Инна, Кретина и Ерунда, изъясняются заимствованными у Чехова междометиями «тра-та-там» и «цып-цып-цып», а в состав актеров входят дрессированные тараканы. В финале пародии сестры засовывают себе в рот соски, а театр рушится под оглушительные аплодисменты публики. Буренинская пародия немало огорчила Чехова — особенно потому, что была напечатана в газете Суворина[506].
Ольгу недружелюбие прессы привело в смятение: она любила Петербург и ждала от него взаимности. Станиславский объяснял актерам, что у каждого театрального критика либо жена, либо любовница — актрисы, болезненно переживающие успех москвичей в чеховских пьесах. Петербургские актеры даже потянулись в МХТ извиняться за «площадную» ругань критики, а Лидия Яворская свою поддержку выразила публично: бросила на сцену Станиславскому красную гвоздику, украшавшую ее декольте. Затем она пришла за кулисы и пригласила всю труппу быть гостями ее дома на четвертой неделе поста. К сильному неудовольствию Ольги, Немирович-Данченко со Станиславским это приглашение приняли. К бывшей любовнице Антона Ольга испытывала плохо скрываемое отвращение: «Яворская вчера опять прилезла в уборную, лезет, льстит и все к себе приглашает. Нахальная женщина. <…> Звала к себе Яворская, но я наверняка не буду там. Видеть не могу этой грубой женщины и отдала приказ не пускать ее ко мне в антрактах в уборную, а то я ей нагрублю»[507].
Сблизиться с Ольгой пожелала еще одна бывшая пассия Антона Чехова. Об этом Ольга писала ему 2 марта: «На днях получила письмо от Л. Авиловой, ты ведь ее, кажется, знаешь. Желает возобновить знакомство <…> получить билет на „Сестер“. Я вежливо ответила. Билета не могу достать». Портила ей настроение и Катишь, жена Немировича-Данченко[508].
Антон был огорчен, что на долю труппы в Петербурге выпали столь тяжелые испытания, хотя и упрекнул Книппер за нелюбезное обращение с Яворской (которая прислала ему хвалебную телеграмму). Ольге он дал шутливый зарок больше не писать для театра в стране, где драматургов «лягают копытами». Суворину же было отмщение: на двадцатипятилетний юбилей «Нового времени» студенты устроили под окнами его дома «кошачий концерт», и демонстрантов пришлось разгонять силами полиции. Потом была еще одна стычка студентов с казаками и полицейскими. Распространилась весть, что Святейший синод отлучил от церкви Льва Толстого. Петербургская публика, возбужденная последними событиями, более эмоционально реагировала на спектакли московского театра. Первого марта на «Трех сестрах» побывала с подругой С. Сазонова: «Больше всех потрясла драма Е. В. [Кривенко]. Она ушла из театра вся в слезах. История Маши с артиллерийским полковником — это ее собственная история». И лишь одна персона нашла забавными не только чеховские пьесы, но и его личную жизнь. На Пасху Антону написала Анна Суворина: «Ходили все в „Дядю Ваню“ шесть раз подряд <…> Знаю его наизусть и хохочу постоянно, у людей это вызывает раздумье и меланхолию, а у меня смех, так как лично много своих близких вижу и слышу. <…> Хотела было здороваться с Вашей женой, да <нрзб.> где уж!»[509]
