250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке
Признавая же, как то отмечено выше, что состав военных цензоров является неудовлетворительным, быть может, в целях ограждения печати от произвола отдельных цензоров было бы полезно стеснить их самостоятельность отнятием от них права, предоставляемого им ст. 31 Положения о военной цензуре, не допускать к опубликованию вообще всякого рода сведений, вредных, по мнению цензора, для военных интересов государства, и строго ограничить их деятельность лишь указаниями основного „Перечня“ с дополнениями к нему, издаваемыми в соответствии со ст. 11 Положения о военной цензуре. Необходимо, однако, иметь в виду, что мера эта, несомненно, повела бы к ослаблению военной цензуры, так как все случаи предусмотрены быть не могут, а между тем права эти распространяются на военных цензоров на театре военных действий, то есть на район, наиболее нуждающийся в строгой цензуре.
Принимая во внимание все вышеизложенное в настоящем письме, приходится прийти к заключению, что предполагаемое, согласно приложению к письму вашего сиятельства, объединение руководством военной цензуры в одном учреждении едва ли привело бы к улучшению цензуры и прежде всего, как о том изложено выше, ввиду совершенно различных условий таковой на театре военных действий и вне его.
Находя же в принципе желательным возможно большее согласование начал цензуры на театре военных действий и вне его, было бы весьма полезным, чтобы все изменения и дополнения к Временному положению о военной цензуре, которые проводятся на основании ст. 11 сего Положения, сообщались в штаб Верховного главнокомандующего для принятия во внимание при руководстве военной цензурой на театре военных действий.
Замеченные вашим сиятельством недостатки в постановке военной цензуры, поскольку таковые разобраны в вашем письме, казалось бы, происходят не от отсутствия однородных правил по цензуре на всей территории империи и неимения одного общего учреждения, ведающего всей цензурой империи и личным составом соответствующих должностных лиц, а прежде всего и более всего от неправильного применения высочайше утвержденного Временного положения о военной цензуре и недостаточного знакомства и вдумчивого отношения цензоров и печати по отношению к названному Положению и особенно к „Перечню“.
Дело цензуры в такое трудное и чрезвычайное время, какое мы переживаем, могло бы быть прежде всего значительно усовершенствовано преподанием руководящих правил по применению Временного положения о военной цензуре вне театра военных действий, а также привлечением к цензуре наиболее желательных и подготовленных и подходящих лиц, не ломая самого Положения в середине войны».
Янушкевич не ограничился этой отповедью и 23 июля написал еще и военному министру Поливанову:
«Согласно действующему Временному положению о военной цензуре, высочайше утвержденному 20 июля 1914 г., военная цензура вне района театра военных действий находится в ведении военно-цензурных органов, руководство коими принадлежит Военному министерству по Главному управлению Генерального штаба.
Основанием для действий военных цензоров, при исполнении ими обязанностей, возложенных на них упомянутым Временным положением о военной цензуре, служит „Перечень“. „Перечень44 этот опубликован 26 июля 1914 г. с соблюдением правил ст. 1 отдела II закона 5 июля 1912 г. и ст. II высочайшего указа Правительствующему сенату от 20 июля 1914 г.
В соответствии со ст. 11 Временного положения о военной цензуре военным министром, по соглашению с министрами внутренних дел и морским, хотя и могли бы быть объявлены некоторые изменения и дополнения к упомянутому „Перечню“, но эти изменения по существу могли быть, вероятно, только частичными и касаться вопросов исключительно чисто военного характера.
Таким образом, как органам военной цензуры, так печати и обществу должно бы быть вполне известно, что, собственно, подлежит недопущению к оглашению во всеобщее сведение по условиям военного времени, чем и имелось в виду, с одной стороны, поставить действия органов военной цензуры в известные рамки, распространяя ее лишь на военные статьи, затрагивающие определенную серию вопросов, а с другой стороны, оградить дело военной цензуры от нареканий в допущении произвола и неодинакового отношения ее в пределах империи, не входящих в театр военных действий и долженствующих находиться на всем своем пространстве в одинаковых условиях.
Между тем как в печати, так и в обществе все более появляется неудовольствие по поводу деятельности органов военной цензуры и, как на наиболее яркий пример этому, указывается, например, на то обстоятельство, что даже московские газеты выходят нередко с белыми местами, вследствие изъятий из статей, сделанных военными цензорами.
Этот факт, действительно наблюдаемый, вызывает тем большее недоумение, что в Москве, находящейся вне театра военных действий, предварительная военная цензура не введена Положением, почему появление в газетах пустых мест может быть объяснено лишь частным соглашением, не основанным на законе, между военными цензорами и органами печати о предъявлении набранных статей военной цензуре на предварительный просмотр в типографских гранках.
Независимо от сего управляющий Министерства внутренних дел, возбуждая вопрос о различном отношении военной цензуры на театре военных действий и вне его, указывает на тот совершенно непонятный факт, что некоторые вопросы, как, например, об автономии Польши и Армении, о еврейском равноправии, а также записка главноуправляющего земледелием и землеустройством о земельном фонде, изъятые военной цензурой из обсуждения петроградской прессы, свободно печатаются московскими периодическими изданиями.
Различное отношение к печати на театре военных действий и вне такового вполне понятно и неизбежно, вытекая из сущности дела, но по отношению к Петрограду по приведенным вопросам возникает два недоумения.
Первое вытекает из того соображения, что в Петрограде, хотя и находящемся на театре военных действий но являющемся центром империи и многочисленной периодической печати, военной цензурой непосредственно ведает местная петроградская военно-цензурная комиссия, руководство коей, в силу изложенных выше соображений, нарочито возложено на Главную военно-цензурную комиссию, руководящую также всеми местными военно-цензурными комиссиями вне театра военных действий. Это было сделано именно в целях поставить петроградскую столичную печать в одинаковые военно-цензурные условия с внутренними областями империи в надежде, что руководство Главной военно-цензурной комиссии оградит эту печать от произвола военных цензоров, несмотря на подчинение ее условиям предварительной цензуры военных статей, вытекающей из нахождения Петрограда на театре военных действий. С другой стороны, является совершенно непонятным, как могли подвергнуться военной цензуре вообще поименованные вопросы, относящиеся к внутренней политике государства и совершенно не подходящие под те пункты, кои перечислены в „Перечне“, являющемся основой деятельности военной цензуры.
Наконец, по отношению характера деятельности военно-цензурных органов за последнее время нельзя не отметить также и того, что многие вопросы, которые в начале войны к опубликованию в печати не допускались, в настоящее время свободно допускаются (корреспонденции о недавних боях, упоминания места расположения высших штабов, выписки из писем с театра войны и т. д.).
Все изложенное приводит, по-видимому, к заключению о совершенной необходимости ограничить пределы военной цензуры лишь объемом „Перечня“ (который,
