Георгий Ушаков - По нехоженой земле

Сегодняшний день оказался еще более напряженным. Он-то и решил исход сражения.

Узенькая полоска снежного забоя, на котором мы мучились вчера, тянулась перед нами в течение всего лишь часа пути. Дальше проход закрылся. Слева возвышался отвесный обрыв, на верху террасы лежал голый щебень, а справа вплотную к каменной стене примыкали непроходимые льды. Здесь они стерли остатки снежного забоя, прижались к скалам. Льды оказались вскрытыми. По-видимому, под влиянием прилива они вздрагивали, терлись о скалы и скрипели. Казалось, что мы попали в ловушку, из которой мог быть только один выход — назад.

По расселине вскарабкались на террасу. Вид сверху был еще менее утешительным. Недалеко от берега чернели большие разводья. Идущая от них сеть узких, выклинивающихся каналов почти достигала берега. Это была очень неприятная неожиданность. Еще накануне открытой воды не было, сжатые льды казались неподвижными.

Скалистая терраса, с которой мы рассматривали окрестность, кончалась километрах в трех к северу. За ней лежали утесы, достигавшие высоты 300—350 метров. Мимо них можно было пройти только по плавучим льдам. Появившиеся разводья и каналы угрожающе напоминали о том, что льды в любую минуту могут отодвинуться от берега.

Встал вопрос — что делать? Направиться в глубь острова и искать проход через горы и ледники или возвратиться берегом к исходной точке маршрута и огибать остров с северо-востока? И в том и в другом случае большой отрезок восточных берегов острова Большевик должен был выпасть из нашей съемки и по-старому остаться в виде приближенной линии. Третий вариант — продолжать маршрут в прежнем направлении: выйти на вскрытые льды, подвергнуться угрозе быть оторванными от берегов и унесенными в открытое море, но все же попытаться пройти опасный участок и положить его на карту.

Решение надо было принимать немедленно. Льды, случайно вскрытые страшным штормом, так же случайно первым береговым ветром могли быть отнесены от берегов. Стремление не оставлять за собой неочерченные участки победило.

Чтобы уменьшить опасность, надо было спешить. Однако, как часто случается, это легко было пожелать, но очень трудно осуществить. Чтобы попасть на первую ровную площадку льдов, надо было перебраться через самый мощный прибрежный вал торосов. Мы направились к самой узкой перемычке его, но и здесь он достигал ширины 100 и высоты 8—10 метров. Я много видел до этого торошенных льдов, но то, что лежало перед нами, превосходило все ранее виденное. Метровый лед здесь был искромсан на отдельные льдины, и почти каждая из них стояла ребром. Торос представлял собой какой-то чудовищный непроходимый частокол.

Четыре часа без передышки мы работали топорами, скалывали и валили набок отдельные льдины и вырубали ступеньки в других. Прорубались, точно в лесной чащобе. В результате получился узкий извилистый коридор, через который можно было пробраться пешком, но никак не на санях. Настоящий бой только начинался.

В бой не выходят без знамени. Пробив ледяной коридор и выбравшись на первую площадку, мы подняли здесь наш флаг. Красное полотнище зардело вызовом всем враждебным силам, символом настойчивости и воли.

В рюкзаках начали переноску груза. 100 метров вперед с тяжелой ношей на спине и с шестом — для равновесия — в руках и 100 метров назад налегке. За обратный путь надо было отдохнуть. Сбросили меха, потом свитеры — работали в одних рубашках. Катился пот, пересыхало в глотке. Примус еле успевал натапливать воду для утоления жажды. Перенесли весь груз, потом сани. Попробовали пустить самостоятельно нескольких собак. Они попали в ледяные колодцы, беспомощно скулили и звали на помощь. Пришлось сделать еще много рейсов, чтобы каждую собаку перенести на руках.

На переноску груза, саней и собак потратили еще четыре часа. В общей сложности — восемь часов непрерывной работы на преодоление 100 метров!

Не теряя ни минуты, двинулись к северу. Узкие полосы ровного льда то и дело пересекались трещинами, прерывались новыми грядами торосов. Шли, лавируя, перебираясь через ледяные нагромождения, переправляясь через трещины. Льды скрипели, дышали, жили и передвигались. Появлялись новые разводья, закрывались старые. Там,, где мы прошли час назад, чернели крупные пятна воды. Открытая вода появилась под утесами. Потянул береговой ветерок. Началась борьба за минуты и метры. Пришлось несколько раз изменять намеченный путь...

Но отлогий берег был уже близко. Собаки, будто тоже чувствуя опасность, старательно тянули лямки. На десятом километре миновали последний утес и вышли на новую береговую террасу.

Победа осталась за нами. Впереди, к северу, горы отодвинулись в глубь острова, берег сильно понизился; вдоль него мы, очевидно, не встретим непреодолимых преград.

А позади вплотную к обрывам на протяжении всех десяти только что пройденных километров плещется открытое море. Усилившийся ветер отодвигает льды все дальше и дальше.

Смотрим то на скалы, то на море, то на уходящие льды, то друг на друга. И все это молча. Устали. Да и говорить не стоит! Мысли каждого понятны без слов.

Сутки пела метель — по-весеннему звонкая, голосистая, веселая, точно майский поток в сибирской тайге. Оборвалась она неожиданно, на высокой резкой ноте. Ветер сразу ослабел. Только несколько отдельных вихрей промчались вдогонку за исчезающим вдали белым валом. Потом, как бы зачищая следы метели, с полчаса шуршала поземка.

Наконец, успокоенно пошептавшись, снежные кристаллы замерли на поверхности сугробов. Наступил полный штиль.

Вид лагеря почти не изменился. Только с подветренной стороны палатки клином вытянулся снежный занос да скрылась под большим, рыхлым сугробом половина своры наших собак.

Я взял карабин и выстрелил в воздух. Сугроб ожил, зашевелился, местами вспучился, и наконец на его поверхности, точно цыплята, вылупившиеся из огромного яйца, показались удивленные собачьи морды.

Псы были явно довольны своей уютной постелью. Многие из них, поняв, что тревога ложная — охоты не предстоит, так и остались лежать под теплым одеялом. Только головы торчали над сугробом да глаза блаженно щурились от яркого света.

На голубом небосводе — ни пятнышка, ни облачка. А на земле — ни звука, ни шороха. Только на юге все еще курились метелью вершины гор, отступивших теперь от береговой черты уже на десятки километров. Косые лучи полуночного солнца били прямо в крутые бока гор. Красные блики играли на синеве обрывов, а снежные вихри над вершинами то загорались огненно-красным светом, то казались клочьями нежно-розового тумана. Горы были похожи на огромные костры, то затухающие, то вновь вспыхивающие пламенем.